Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон

напористому дурню, который считал, будто знает все лучше тебя, и обожает этого норвежского чурбана. Я чуть не сказал ему, где его место, – но мне удалось смирить гнев, и я удалился, оставив его одного в кухне. И он какое-то время посидел там, пока старуха не вернулась из курятника. А через короткое время я услышал, как его «русский джип» угромыхал прочь.

Норвежец Баурд. Значит, он и впрямь в Норвегии побывал. Его сознание – это отдельная вселенная. Он прочитал книги, которые я сам не осилил до конца. Важнейшая способность писателя – заставить невероятные вещи звучать правдоподобно. Баурд уехал в Норвегию после войны, и те годы сформировали его мировоззрение. А войну кто написал? Где кончается писательское творчество? И где начинается та война?

Глава 19

Писательское творчество – это война, которую выигрывают в мирной обстановке.

Я впал в какую-то депрессию и снова залег в постель на несколько дней. Этот специалист по сельскохозяйственным наукам меня доконал. Самоуверенность, амбициозность и эта слегка фашистская манера. Очки умника и начитанные глаза. Власть. Я таких людей всегда боялся. Людей, которые считали себя выше других в силу этих 99 % своих умственных способностей – а вот последнего процента, отвечавшего за скромность, у них не хватало. Такие люди существовали всегда. Когда-то они были коммунистами, затем стали экзистенциалистами, после этого – апостолами хиппизма, потом марксистами, а затем – адептами рынка. Им было необходимо, чтоб их окружало целое движение: они двигались, только если чувствовали, что за ними движутся тысячи людей. Баурд меня напугал: мне показалось, что его заслали из другого романа с целью испортить этот. У меня вдруг исчезла уверенность в том, что он – порождение моего собственного ума. Я в течение часа сомневался, что я – автор этого произведения. Или я себя переоценил? У меня галлюцинации начались? Рыба голец в очках! Это просто смешно! Смешно считать, будто ты сам создал целую долину, целую сислу, Исландию, страны за ее пределами, мировую войну и судьбы сотен людей! Кто написал войну? Где начинаются войны? У человека в голове! Вторая мировая война была грезой одного и кошмаром миллионов. Одного – который писать не умел. Его страницами были страны. Он заполнял их кровью. Моими странами были страницы. Я заполнял их… кровью! Да уж. Я сам не лучше! Я даже мыслил, как он, – странами. «А не применить ли нам тактику воздушного налета?» – ухмыляясь, спрашивал Тоумас. Польша, Венгрия, Чехословакия… Я требовал все больше и больше стран. Мечта о мировом господстве. Мысль та же – воплощение другое. И мне, как и ему, ничего не удалось. Конечно, перевели меня на тридцать языков, но читали – читали! – всего на пяти.

Я погружаюсь все глубже под одеяло. Где сейчас обретается Великий Поэт? Сейчас он разъезжает в повозке между всеми своими дворцами – придворный поэт четырнадцати дворов, так сильно жаждавший покоя, что повелел зарыть себя в землю на 17 футов и сам сочинил надпись для своего надгробия: «Нетронувший блажен в веках, И проклят – тронувший мой прах»[83]. Его последние строки будут жить еще долго, хотя, разумеется, черви уже давно завершили свои парады по его пищеварительной системе – или как там было? У Шекспира в голове вечно были тление и черви. И они в ней присутствуют по сей день. Сейчас они разыгрывают в его черепе «Гамлета» – эти черви болезные, предки тех, кто предпочел Толстого Гитлеру. А мои черви где? Все книжные черви мира, ползите сюда! Для вас готов обед, он разогрет под одеялом.

Лето серое: самые светлые в романе дни знаменуются беспардонным ветром с севера, шестью градусами тепла и тучами, такими низкими, что дымовую трубу съедает туман: как будто создатель хочет прикрыть свое неудачное творение.

Рано поутру они уже тут как тут: Баурд на «русском джипе» вместе с представителем сислюманна, двумя подростками и одним юношей постарше, который смирно сидит в черной парусиновой кабине джипа. Кроме них здесь и пастушья собака, и двое очень плечистых-рукастых людей нового типа: шоферы. Аусбьертн и Скегги. Они из округа. Кобель шотландской породы тотчас вскакивает на Мордочку, ему неважно, что дама на голову слабовата: дырка есть – и ура. Он быстро обнюхивает ее, а потом пристраивается к ней сзади, не успевает она и глазом моргнуть; она наутек, а он за ней, умудряясь при этом не слезать. Баурд останавливается и заправляет рубашку в штаны, провожая спаривающуюся парочку за угол коровника. Машины вереницей стоят во дворе: джип, новенькая фура гробоподобной формы с надписью «Исландская пароходная компания», а за ней старый грузовик с открытой платформой с высокими бортами. В сером свете утра они стоят, словно безмолвные черные катафалки. Эмблема пароходной компании – невинно-голубая свастика – обретает свое исконное значение.

Я струсил выходить на улицу: смотрю на это все из чердачного окна в фасаде.

Баурд идет в коровник вместе с представителем сислюманна: человеком, наряженным в потертый костюм с невидимым галстуком; он напоминает безвкусный магазинный сыр в бесцветной упаковке. Аугуст Харальдссон. В первых двух черновых вариантах он был Сыр Харальдссон. Многолетними тренировками, долгим административным молчанием, ярким присутствием на принудительных торгах и при выселениях он достиг способности одним лишь выражением лица показывать, что он имеет высшее образование: юрист. Может, он и не камамбер, но во всяком случае, не простой молочный сыр. Они становятся на помост, и Баурд приветствует Эйвис улыбкой:

– Доброе утро.

Она поднимает глаза от ведра.

– А, здрасьте.

– А где твой папа?

– Корм задает. Наверняка в сеннике.

У конца стойл появляется Хроульв: широкоплечий, пузатый, в свитере, утыканном травинками после кормления скотины. Он не здоровается, а берет лопату и начинает выгребать навоз.

– Ну, вот что, Хроульв… Наверно, придется…

Хроульв не обращает на него внимания и продолжает собирать навоз в кучу поближе к дверям. Он сгребает рьяно; навозные брызги летят на чиновников. Сыр отходит в безопасное место за открытой дверью. Баурд стоит в дверном проеме, широко расставив ноги. Он одет в коричневую куртку до талии и широкие брюки.

– Я приехал сюда вместе с уполномоченным сислюманна…

Сыр дает о себе знать, робко высунувшись из-за двери. Хроульв не поднимает на него глаз; он только что сгреб свой пропитанный мочой груз на лопату и собирается вынести его за двери. Баурд стоит у него на пути:

– Хроульв…

Хроульв плашмя кладет полную лопату на помост левой рукой, а правой хватает агронома за плечо и отшвыривает