Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хроульв был ходячим анахронизмом.
Он был отпрыском поколения рубежа веков, родился в первом феврале, примерзшем к новому веку, и был человеком удивительной сложности. Настойчивый обживатель новой земли. Упрям как черт – и терпелив как бог. Консервативный любитель прогресса. Всегда смотрел, что впереди на дороге – хотя прокладка дорог ему не нравилась. Он прочно укоренился в прошлом – а вот с собственным прошлым порвал. Был обвенчан со страной и ненавидел свою сислу. Навоз обожал, а мыла боялся. Бреннивин пил охотно, а денатурат – еще охотнее. С людьми молчал, а со скотиной болтал. Поэзию презирал, а для овец стихи слагал. Не понимал, что такое «горячая вода из крана». Радио называл «камнем альвов», а выпуски новостей – «альвовским трепом». Никогда не разговаривал по телефону. Однажды Гейрлёйг приехала за ним через всю хейди на старом «Форде», чтоб вызвать его к телефону. «Банкир тебя спрашивает». – «Ну, пусть подождет». И тот ждал. Уже четыре года прождал.
В первые годы своего хозяйствования он любил прогресс, купил трактор и долгими ночами спал и видел, как поставит под своей дерновой крышей бетонные стены, – а сейчас он был выходцем из девятнадцатого века в новой техногенной эпохе. Динамо-машинка оказалась последним куском новой эры, который он смог заставить себя проглотить. И хотя грех Йоуфрид на хейди подарил ему земельные угодья, – угодья внутри него замерзли из-за того же английского выстрела. Говорят: кто не похоронит своего отца, всю жизнь потом будет его откапывать, – а у Хроульва в душе копать было невозможно: лопата застревала. Разумеется, Йоуи навязал ему и сенокосилку, и сеноворошилку, и прицеп – и тут он решил, что с него довольно. «А сейчас-то он себе еще и дерномолотилку завел, и получилась у него каша, от которой прямо понос пробирает: у меня от этого винегрета из машин сенокосных на Болоте аж кишки вспучило!»
Те времена были перекрестком старой и новой эпохи. В Исландии на протяжении тысячи лет пропитание возили лошади; тракторы пришли на каждый хутор только в послевоенные годы, и автомобили были еще не у всех фермеров. На улицах поселков и горных дорогах каждый день встречались две эпохи: молочный фургон замедлял ход, встретившись с гужевой повозкой. В голове шофера звучали американские шлягеры, а фермер пел римы о Серли Рейдссоне. Бородатые старцы до своей конфирмации ходили в море на открытых лодках, а нынешние конфирманты ходили в туалет на высоте 10 тысяч метров. Хроульв хранил верность старой сенокосилке, в которую запрягал своего Белого. Как он может бросить такое сооружение, которое послужило ему всего каких-то двадцать три года? Ему была противна вся эта механизация, наползающая со всех сторон: все эти карданные валы, все эти веялки, затягивающие в себя все на свете: собак, котов и даже человеческие руки.
И вся эта дичь, словно болезнетворный туман, наползала из узких фьордов вглубь страны. Он видел ее из своего трактора на высокогорной пустоши над фьордом: порой торговый городок весь заволакивало сизым дымом, который он выпускал из своих заводов. Городское поселение. Он этого термина не понимал. Там все сидят друг у друга на головах; туны – величиной с почтовую марку, а из скотины – разве что какой-нибудь глупый куренок. Если человек не владеет хотя бы одной высокогорной пустошью – то он пустой человек! А сейчас они себе еще и стиральные машины завели! Он их видел в кооперативе, но никогда с ними не разговаривал – с этими тщательно вымытыми людьми, носившими фабричную одежду. Рыбаков и раздельщиков рыбы он еще понимал, а вот «банковских служащих», которым платили жалованье за то, что они на деньгах спят!.. Чем все эти люди занимаются? Средь белого рабочего дня он натыкался посреди Поселковой улицы на взрослых мужиков. По дороге домой застывал перед старым автомобилишкой, остановившимся посреди узкой дороги, ведущей в горку, с рокочущим двигателем и дверью нараспашку: за рулем почтенная дама-свитерница. «Что здесь стряслось?» – «Я на тормозе стою. А они на электростанцию пошли». И все это нам, фермерам, тащить на своих плечах! Всех этих людей. Всю эту рабочую силу, требующуюся только для того, чтоб удерживать машину на месте! Куда катится эта страна?! Это были, пожалуй, самые нелегкие полчаса в жизни Хроульва, удивительнейшее зрелище: он увидел, как машина просто так остановилась на горке! Мы – я и Бог – вместе решили устроить так, чтоб он никогда в жизни не узнал слова «летний отпуск».
И все же Фьёрд был просто праздником по сравнению с Рейкьявиком. Чем там люди вообще занимались-то? Продавали и покупали друг у друга! В то время как мы по воскресеньям в поте лица возились с рыбой и овцами, они делали променад в выходных костюмах в одно длиннющее воскресенье целый год напролет. Хроульв никогда не бывал в столице, но видел фотографии в газетах, открытки: все, кто не стоял на углу улицы в шляпе, стояли на постаментах в белых халатах, а некоторые вообще нагишом. Это все зарубежное влияние. Они хотели как за границей. С точки зрения Хельской долины, все другие страны были всего лишь разными названиями одной и той же глупости: Заграница. Хроульв был патриотом. На его душе был вытатуирован лозунг молодежных организаций времен его зеленой юности: «Все для Исландии!» Его вполне устроило бы, если б внешний мир состоял только из океана вокруг Исландии. «А это всяко лучше, чем море народа, соленое от пота! А еще им приходится иногда истреблять самих себя, чтоб совсем с ума не сойти». Если б можно было сказать, что этот человек с лавовым сердцем когда-нибудь любил, – то любил он свою страну и все, что в ней живет. Самые счастливые часы своей жизни он проводил в овчарне, где мог произносить перед своим племенем целые речи, словно самый настоящий вождь. Адольф в хлеву. Каждую черную овцу забивал. Поддерживал чистоту расы. Да… Овцы были лучше людей, потому что они молчали и следовали за ним. Хроульв – вечный исландец: холодный, молчаливый, а в жилах течет лава. И в сердце такого человека вторглась сухопутная армия Британской империи и вверила ему воспитывать свою дочь – дитя войны, лишившее его мира, – а
