Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты понял это, потому что ты тоже чего-то хочешь. Никто больше не знает, правда?
– Чего не знает? – На его лице что-то промелькнуло, и на какое-то иррациональное мгновение Ма испугалась.
Она ответила, уже не так уверенно:
– Ты не случайно появился в Аньфэне. Ты шел именно сюда.
Он расслабился и рассмеялся:
– Пришел сюда намеренно? – Он сел рядом с ней. – А зачем мне было это делать? Аньфэн едва ли проявил гостеприимство к странствующему монаху. Разве ты не помнишь, как твой жених чуть не отрубил мне голову, как только увидел меня?
«Опять игра», – подумала она, и уверенность вернулась к ней.
– Не притворяйся! Ты шел сюда, и ты с самого начала хотел стать командиром в армии Красных повязок, разве не так? – Эти слова, произнесенные вслух, звучали нелепо. Монахам не полагалось чего-то желать. Им не полагалось иметь амбиции. И все же…
Через несколько секунд Чжу спросил:
– Ты знаешь то, чего больше никто не знает?
– Что?
Его глаза улыбались ей. Обычные глаза на некрасивом лице; странно, что они так ее привлекали. Он сказал:
– Что ты умнее, чем все они, вместе взятые. Ты права. Я действительно пришел сюда не случайно.
Эти абсурдные слова из его уст, подтверждение реальности своих предположений, скорее вызывало растерянность, чем убеждало.
– Но почему Красные повязки? Если тебе хотелось стать вожаком, ты легко мог стать бандитом, как твой друг-монах. Зачем было рисковать, ведь у тебя был один шанс на миллион добиться успеха в Лу.
– Что такое бандиты, как не сброд? – тихо сказал он. – Зачем бы я захотел стать их вожаком?
Глядя на него сквозь сумрак, Ма ощутила холод.
– Так чего же ты хочешь?
Она не могла понять, как можно желать чего-то так сильно, чтобы совершить ради этого невозможное. Не похоже, чтобы он чувствовал себя непобедимым, подумала она. Для этого надо быть глупым, но, несмотря на всю его притворную наивность, глупым он не был. Больше было похоже на то, что его желание было для него таким важным, что одна мысль о том, чтобы отказаться от него, пугала больше, чем любой риск. Ма это тревожило. Если твое желание становится самым важным на свете, на что ты пойдешь, чтобы осуществить его?
Чжу молчал. Она думала, что он ей не ответит, но он просто произнес:
– Свою судьбу.
Это было неожиданно. Она нахмурилась:
– Какой смысл хотеть свою судьбу? Она твоя, хочешь ты ее или нет.
Он перевел взгляд на деревянную статую в глубине храма. В профиль контур его скулы блестел в сумраке, как у статуи. Но под этой неподвижностью чувствовалось кипение, смысл которого Ма не могла понять. Сомнение? Сомневаться в неизбежности судьбы так же бессмысленно, как сомневаться в цвете неба. В конце концов он сказал:
– Не думаю, что ты когда-нибудь сильно чего-то желала, Ма Сюин.
Истина этих слов ее поразила. Но если все в твоей жизни предопределено так же, как твоя судьба, какой смысл чего-то желать? Отец Ма отдал ее семье Го; она должна выйти замуж за Малыша Го; она будет рожать ему детей; и когда-нибудь она отдаст своих дочерей другим мужчинам. Так оно и будет. Таков мировой порядок. Она довольно резко сказала:
– Я думала, монахи учат, что желание – это причина всех страданий.
– Это правда, – согласился он. – Но ты знаешь, что хуже страдания? Не страдать, потому что ты не настолько жив, чтобы страдать. – Прилетевший сквозняк шевельнул воздух, разметал тонкие струйки дыма благовоний. Он быстро взглянул на нее, и она вздрогнула. «Он меня понимает», – подумала она, и странная напряженность его взгляда заставила ее почувствовать себя так, словно ее понимают впервые в жизни. Будто выплескивая некую добытую с трудом тайну в возникшую между ними близость, он тихо произнес:
– Научись хотеть чего-нибудь для себя, Ма Сюин. Не того, что ты должна хотеть по словам кого-то другого. Не того, чего, как ты думаешь, ты должна хотеть. Не иди по жизни, думая только о долге. Если все, что у нас есть, – это лишь короткие промежутки между очередным небытием, почему бы не получить максимум удовольствия от той жизни, которую мы проживаем сейчас? За это стоит заплатить.
Она уставилась на него, волосы на ее руках встали дыбом. На мгновение она увидела длинный свиток мирового времени, в котором каждая ее жизнь была не ярче и не длиннее, чем вспышка светлячка в темноте. Она инстинктивно поняла, что он не играет сейчас какую-то роль, он в это верит. Но в то же мгновение, когда она увидела эту чистую правду, она поняла, что в этом все дело: это правда только для него самого. Мужчина может желать всего, что предлагает мир, и все же у него будет возможность, пусть очень небольшая, достичь этого. Несмотря на то что он признал ее личностью, способной желать, он не понимает ее реальности: что она женщина, попавшая в ловушку узких рамок женской жизни, и все, чего она может желать, в равной степени невозможно.
Она встала и собралась уходить.
– Может быть, твое страдание стоит того, чего ты желаешь достичь, – с горечью сказала она. – Но мое таким не будет.
12
Хичэту. Шаньси. Третий месяц
Вид широких, открытых равнин Хичэту, где ветер катил бесконечные волны зеленой и желтой травы на запад, неизменно вызывал в сердце Эсэня глубокую тоску по времени предков. Охотничий лагерь Великого Хана, однако, был похож на лагерь степных кочевников, как город на деревню. Вместо войлока юрты были сделаны из тончайшей ткани из шерсти ягнят, у дверей были расстелены ковры и устроены навесы из блестящего атласа. Все знатные люди Великой империи Юань переходили с одного ковра на другой: министры и генералы; принцы крови и принцессы империи; правители провинций и принцы-заложники вассальных государств. Повсюду тысячи слуг, служанок, поваров, лекарей, стражников, конюхов, егерей, священников и артистов, занятых обслуживанием хозяев. Гости пили виноградное вино и айрак, ели мясо, приготовленное по экзотическим рецептам западных стран, и пользовались посудой из тончайшего цзиндэчжэньского фарфора. Их кони и скот съедали траву под корень, пока земля не становилась похожей на голову монаха, а вся равнина была усеяна украшенными драгоценными камнями юртами, которые сверкали в лучах солнца, заливающего плато.
В центре стояла юрта Великого Хана. Ее стены из безупречно белого шелка
