Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Госпожа Жуй наблюдала за ней. Первый приступ страха сменился горькой насмешкой человека, который уже предвидел для себя более мрачное будущее, чем могла сулить ей Чжу. Когда Чжу перешагнула через остатки женской одежды и расправила смятое платье монаха, госпожа Жуй спросила довольно враждебным тоном:
– Если вы не стащили и эту одежду тоже, то полагаю, что вы монах. Но скажите мне, уважаемый, какое дело вынудило вас зайти так далеко с целью получить аудиенцию? Или вы просто хотите поесть чужого тофу? Я раньше думала, что монахи сторонятся плотских удовольствий… – Она скривила губы: – Но, с другой стороны, мужчины – это мужчины.
«Она видит монаха, не женщину». Чжу готова была задохнуться от благодарности. Она по-прежнему Чжу Чонба, хотя и отклонилась от его пути, но всего на одно мгновение.
– Приветствую госпожу Жуй, – сказала она, поморщившись от пульсирующей боли в голове. – Обычно этот монах просил бы прощения за проявление неуважения, но вы вполне достойно отомстили мне. Заверяю вас, что этот монах не замышляет ничего плохого: он пришел лишь с посланием.
– С посланием? От кого? – Лицо госпожи Жуй стало жестким. – Ах, от Красных повязок. Теперь даже монастыри на их стороне? – Она снова была полна горечи. – Но все это не имеет ко мне никакого отношения. Это проблема нового губернатора.
– Возможно, проблемы губернатора Толочу не ваши проблемы, но, простите меня, госпожа Жуй, я невольно заметил, что он, по-видимому, представляет проблему для вас, – возразил Чжу. – Вы – молодая вдова, которая ждет ребенка, а он собирается отослать вас обратно к семье, в которой вы родились и для которой будете лишь позором и обузой. Не такого вы хотели… Вы собираетесь просто смириться с этим?
Хотя именно напряженность госпожи Жуй прежде всего вызвала в Чжу интерес к ней, ее впечатлила сила ее реакции. Ее лицо цвета лепестков вишни потемнело от гнева и унижения, и у нее был такой вид, будто она с готовностью рискнет будущими жизнями, опять дав пощечину монаху.
– Какое вам до этого дело? Как вы смеете говорить об этом? И даже если я этого не хочу, что еще мне остается? – Чжу открыла было рот, но госпожа Жуй яростно перебила ее: – Нет. Кто вы такой, монах, чтобы прийти и обсуждать мое положение, будто вы хоть что-то понимаете в том, что может и чего не может сделать женщина?
В памяти вдруг всплыло непрошеное воспоминание, словно горячий уголек досадной покорности, которую чувствовала одна девочка, давным-давно. Чжу действительно понимала, и от того, что она понимала, по ее спине пробежала дрожь. Она осторожно ответила:
– Иногда посторонние люди помогают нам яснее увидеть ситуацию. Госпожа Жуй, что, если этот монах сможет предложить вам другой выход, от которого выиграем мы оба? Губернатор Толочу – всего лишь бюрократ из Даду. Он не очень хорошо знает город, которым получил право управлять. Так зачем допускать это, если есть человек более квалифицированный, тот, кто уже знает все механизмы, и администрацию, и характеры людей, которым он будет отдавать приказы?
Госпожа Жуй нахмурилась:
– Кто?
– Вы, – ответила Чжу.
Перечный аромат хризантем взлетел вверх из курительницы на столе между ними. Через мгновение госпожа Жуй прямо спросила:
– Вы сумасшедший?
– Почему бы и нет? – Чжу не могла предложить ничего конкретного, она лишь могла открыть госпоже Жуй глаза и дать ей увидеть глубину ее искренности. «Я понимаю». Даже больше, чем ношение женской одежды, признание прошлого той девочки сделало ее на мгновение такой страшно уязвимой, что она чувствовала себя так, словно распахнула на себе кожу и показала органы под ней. – Почему это кажется столь абсурдным? Возьмите власть в свои руки! Созовите мужчин, которые все еще хранят верность вашему мужу. Сдайте Лу Красным повязкам, и с нашей поддержкой даже Великая Юань не сможет отнять у вас власть.
– Вы и правда сумасшедший, – сказала она, но Чжу уловил промелькнувшую в ее глазах озадаченность. – Женщины не могут править. Сын Неба правит империей, как мужчины правят городами и как отцы возглавляют семьи. Таков порядок мира. Кто смеет нарушить его, поставив женщину на то место, которое противоречит ее природе? Мужчинам природой определено рисковать и руководить. Не женщинам.
– Вы действительно в это верите? Разве вы слабее губернатора Толочу просто по своей сущности? Этот монах так не думает. Разве вы не рискуете жизнью сейчас ради того, чтобы выносить и вырастить ребенка? Женщина всю себя ставит на карту, свое тело и будущее, когда выходит замуж. Это требует больше мужества, чем любой риск, на который идет бюрократ, озабоченный только тем, чтобы сохранить лицо или разбогатеть. – Мать самой Чжу много лет назад пошла на такой риск. И умерла из-за этого. Теперь единственным человеком на свете, который знает, где она похоронена, была та, которая перестала быть дочерью, но которая еще немного помнила, сама того не желая, каково быть женщиной.
– Вы думаете, я способна править именно потому, что я женщина? – недоверчиво спросила госпожа Жуй.
– Если этот монах знает одинаково мало о губернаторе Толочу и о вас, почему бы ему не выбрать вас? Беременная женщина рискует больше, чем любой мужчина. Она знает, что такое бояться и страдать. – Чжу оставила свою манеру говорить, как монах, и сказала прямо и настойчиво: – Возможно, я не знаю вас, но я знаю, чего вы хотите.
«Я это признаю». Женщина молчала.
– Позвольте мне вам помочь. – Чжу подняла с полу половинку чайника и вложила его в бледную, безвольную руку госпожи Жуй. – Позвольте мне показать вам способ выжить.
Пальцы госпожи Жуй сжали ручку чайника. Кровь блестела на его зазубренном обломке – кровь Чжу.
– А что насчет губернатора?
– Если вы готовы действовать решительно… Неожиданно госпожа Жуй произнесла:
– Убейте его. – Ее глаза открылись, сверкнули и впились в Чжу. Чжу чуть не отшатнулась от горящей в них ярости. Дав себе волю, эта изящная женщина в белой вуали обрела пробивную мощь катапульты.
Голова Чжу разболелась в три раза сильнее. Она вспомнила лицо Сюй Да: «Я не собирался убивать. Сначала».
– Собственно говоря, я имел в виду…
– Вы сказали, что я хочу выжить. Ну, так вы правы: хочу. – Госпожа Жуй стиснула зубы так же крепко, как раньше: это была сжатая ярость, в центре которой скрывалось желание женщины преодолеть все силы, которые стремились ее уничтожить. – И раз вы так твердо верите, что я могу рискнуть,
