Территория книгоедства - Александр Етоев

Вот вы, кто это сейчас читает, видели вы когда-нибудь желеобразный шевелящийся шар из только что родившихся скорпионов? А белых, похожих на больших червяков, змей, охраняющих доисторические могильники? Мы подобными армянскими чудесами были сыты тогда по горло.

Разъезжались мы в разные стороны. Володя, Аркаша и Гриша автостопом двинули к морю. Через Грузию, ночуя в лугах, с конечной остановкой в Сухуми. Мы с Мишей Пчелинцевым сели на ленинградский поезд. Гек тоже поехал к морю.

С той поры прошло много лет. Гек теперь человек известный, держит в своих руках издательство «Пушкинский фонд», бывал в Нью-Йорке у Бродского, собрание сочинений которого издал едва ли не за собственный счет.

Миша Пчелинцев скромно и тихо переводит с английского – замечательно, надо сказать, переводит[6].

Володя Чикунский, который в 1980-м кумирничал у костра и пел под мою гитару сосноровский «Бабилон», живет между Индией и провинциальным городом Ломоносовом. Стихов он уже не пишет.

Знаю, что Гриша Беневич греет душу холодом философских систем, преподает. Я ему не завидую.

Аркаша Шуфрин стал православным священником и вроде бы даже принял постриг. Сейчас отец Аркаша в Америке. Такой монашествующий православный еврей.

До Америки сейчас много ближе, чем до Армении.

А в Аштараке, должно быть, мало что изменилось. Музыка воды не меняется. Меняемся только мы.

Нн

Некрасов Н

Некрасова я знал хорошо, а лучше бы и не знал. Тяжелый был человек, хотя и не без дарования, если бы не карты, вино, женщины, поджоги и убийства. Без этого и творить не мог. Придет, бывало, в клуб, метнет фальшивую талию, выиграет и сейчас же бежит.

– Не могу, – говорит, – у меня вино, карты, женщины. И все это меня дожидается…

Этот отрывочек из пародии Аркадия Бухова я привел не случайно. Прочитай Некрасов такое при жизни (рассказ Бухова написан в 1928 году), он бы, одно из двух: или вызвал сочинителя на дуэль; или пригласил его в лучший ресторан на Большой Морской и устроил в честь пародиста роскошный ужин с музыкой и шампанским. Потому что Некрасов был человек: а) до обидчивости серьезный; б) понимающий веселую шутку и знающий в этом толк.

Возьмем в руки какой-нибудь прижизненный сборник поэта, хотя бы «Стихотворения Н. Некрасова» издания 1869 года, очень кстати оказавшийся под рукой. Наряду с ныне хрестоматийными («Размышления у парадного подъезда», «Мороз, Красный нос») автор сюда включил и ранние свои, «юмористические», стихи, рядящиеся под записки в стихах петербургского жителя А. Ф. Белопяткина, в которых он описывает столичную жизнь – подробно и со знанием дела. Вот, к примеру, как автор записок отзывается на премьеру оперы Глинки «Руслан и Людмила»:

Отменно мне понравиласьПолкана голова:Едва в театр уставиласьИ горлом здорова!

А вот какие мысли приходят на ум А. Ф. Белопяткину при созерцании чучела кита, выставлявшегося в апреле 1843 года в специально построенном балагане возле Александрийского театра:

Столь грузное животноеК нам трудно было ввезть,Зато весьма доходное,Да и не просит есть.

Комменируя одно из мест поэмы Пушкина «Евгений Онегин», связанное с княгиней Марией Волконской, Владимир Набоков пишет: «Героический отрезок ее (княгини Волконской. – А. Е) жизненного пути воспет Некрасовым в длинной и нудной, недостойной его истинного гения и, увы, бездарной поэме „Русские женщины“, любимом произведении тех читателей, для кого социальность замысла важнее художественного результата».

Хорошо, пусть нудная, недостойная. Но зато и человек был какой – «вино, женщины, поджоги, убийства…». Вот вы, господин Набоков, будь у вас такая яркая биография, сумели бы вы – только честно – создавать одни лишь шедевры?

Нога судьбы

Есть события, с одной стороны, представляющиеся заурядными, но с другой, если в них вглядеться, несущие отпечаток тайны.

Вот пример: сельская улица. На ней маленькая, трехлетняя, девочка, увязшая в коровьей лепешке, единственной оставшейся после стада. Маленькая девочка плачет, ей не вылезти из загустевших фекалий. Как она туда угодила? Из интереса? Или случайно? Или существуют явления, которые нам подбрасывает судьба, и мы летим на них, как бабочки на фонарь?

Этот случай про девочку и лепешку рассказала мне соседка по этажу. Она и была той девочкой.

Очень похожий случай произошел на моих глазах в Купчино в конце 70-х годов. Мы отмечали день рождения подруги моей школьной приятельницы, царствие ей небесное. Действие происходило на квартире виновницы торжества – кроме хозяйки, меня и моей приятельницы, присутствовали: поэт Ширали, анфан террибль тогдашнего литературного Ленинграда, Боря Миловидов, ныне, увы, покойный, Женя Антоненко, фотограф и поэт тоже, автор стихотворения, первая строчка которого начиналась так: «Я разбиваю розовые стекла», – и подруга Жени, имени которой не помню. Это Ширали привел Антоненко, первый был кумиром второго, и весь вечер Антоненко сиял, как пуговица на солдатской шинели, надраенная по случаю присутствия на смотру государя императора.

Пили много, что – не помню, скорее всего, портвейн. Первыми надрались Ширали, Антоненко, его девица и, как водится, Боренька Миловидов. Ширали, естественно – раз поэт, – попросили что-нибудь почитать, но тот величественно, как и положено классику, игнорировал наши просьбы, пил. Наконец, после очередного стакана, он дал знак всем умолкнуть. Мэтр созрел жечь глаголом сердца людей. При этом его лицо сделалось язвительно-плутоватым.

«Я пью за военные астры», – начал он и дочитал уже до «сосен савойских», когда я присоединился к чтению, и мы стали читать в два голоса. Поняв, что самозванства не получилось, он обиженно хрюкнул и замолчал, окончательно переключившись на пьянку.

На самом деле разговор не о Ширали. Разговор о вещах-магнитах, к которым нас неумолимо притягивает.

В конце вечера появился торт. Он был поставлен на пол посередине комнаты (стола не было), и все общество, ерзая на стульях и на диване, скучало в ожидании чая. И вот встает наш Боренька Миловидов (ему, наверное, приспичило выйти), огибает диван с девицами, хочет двинуться в сторону коридора, но какая-то жестокая сила несет его к середине комнаты. И он точнехонько всей подошвой наступает на злополучный торт.

Или это рука судьбы, вернее – ее нога, и торт был не первой свежести, поэтому Всевышний и не позволил подвергнуть риску наши желудки. Или это демон поэзии наказал заносчивого поэта, лишив его на десерт сладкого. А может, это намек на то, что каждого на его пути ожидает или куча дерьма, или кремовая роза на торте, куда он обязательно вступит.

Носов, который Носов

Однажды питерского прозаика Сергея Носова спутали с классиком детской литературы, автором Незнайки и «Огурцов», писателем Николаем Носовым. Произошло это в санкт-петербургской гимназии № 2, на вечере, посвященном детской литературе. Когда подошла очередь сказать слово о Николае Носове, проектор вывел на экран лицо автора «Голодного времени», а выступавшие на празднике гимназисты объявили его отцом Незнайки писателем Николаем Носовым.

Мы с писателем Носовым близнецы-братья, можно сказать. Мои и его бахилы грызла одна собака. Было это на другом вечере, поэтическом, в феврале 2008 года в литературном клубе отеля «Старая Вена», на углу Гороховой и Малой Морской. Мероприятие называлось «Поэзия в прозе: Александр Етоев и Сергей Носов читают свои стихи».

Он читал стихи, вот такие:

Русский стихкак будто стихотошел на радость мухамупакован и побритили это с русским ухомприключается отит?

Ну и некоторые другие.

Вторым читал стихи я, по бумажке, то есть по книжке, потому что плохая память.

А когда его и меня спросили, возможно ли сочинять стихи в состоянии алкогольного опьянения, я сказал: «Да», – а Носов ответил: «Нет». В этом, кстати, и проявляется наша с ним принципиальная разница в подходах к творчеству.

Я себя не считаю поэтом. Поэт – человек, живущий поэзией и ничем иным. Поэт – это состояние сродни безумию. То есть состояние, сравнимое с алкогольным опьянением. Поэзия для него, поэта, – основной питательный продукт вроде селедки, хлеба, водки и огурцов. Настоящий поэт, в моем представлении, – это человек, бормочущий постоянно что-то себе под нос, внутренне проговаривающий стихотворные строчки, гармонизирующий речь, балансирующий на волнах ритма и все такое. Идеальный поэт был Хлебников, сумасшедший. Кроме всего прочего, поэт – существо, совершенно невыносимое в быту, об этом я однажды писал и повторяться не буду.