Сын негодяя - Сорж Шаландон

Человек с собакой вдалеке остановился.

И тут отец закричал. Что-то бессвязное. Слова, полные ужаса и злости:

– Сволочи! Вам меня не поймать!

Он поднял трость, зажав набалдашник с орлом между плечом и подбородком, и прицелился как из винтовки.

– Назад, английская мразь! – завопил он, держа палец на воображаемом спусковом крючке.

Я спрыгнул на берег и побежал с криком:

– Папа!

Мне стало страшно.

Отец спустился на ступеньку, потом еще на одну, зашел в воду по колено.

Тот человек светил фонарем, пытаясь понять, что происходит. Отец попал в луч. И тут же к нам помчалась собака. В свете фонарей стало видно, что это здоровенный рыжий боксер с белой мордой. Он несся, весело визжа и прыгая во все стороны.

– Пакман, ко мне сейчас же! – издали закричал хозяин пса.

Отца била дрожь. Он держал на прицеле собаку.

– Убери свою псину, мерзавец! Я буду стрелять!

Не знаю, что различил там, в потемках, хозяин, но, когда я, чтобы отпугнуть собаку, подбежал к ней с воплем и замахнулся, он крикнул:

– Эй вы, скоты! Что вы делаете?

Собака заскулила и побежала к нему, припадая к земле.

– Психи!

Он увел собаку прочь, выкрикивая, что нас мало убить.

– Вам меня не поймать! – еще раз крикнул ему вслед отец.

Голосом пьяницы после драки.

Теперь он стоял по бедра в воде и яростно отбивался в темноте неизвестно от кого и от чего. Я побежал к нему. Он услыхал мои шаги и обернулся. Удивленно отпрянул. Безумный взгляд, на лице ужас.

– А тебе что тут надо?

Я подошел к воде. Он вскинул трость.

– Не подходи!

Все так же не спуская с меня глаз, он отступил еще на ступеньку.

– Папа!

Я протянул к нему руки. Он навел на меня ствол с головой орла.

– Папа, умоляю!

Еще ступенька вниз. Он поскользнулся, но удержался на ногах.

Я затаил дыхание. Руки дрожали. Я сделал шаг вперед. Еще один.

– Никто за тобой не гонится. Тут только ты и я.

Он плюнул в мою сторону.

– Ври больше!

От меня до кромки воды оставалось несколько метров.

– Назад!

Я остановился. Поднял руки. Сдаюсь!

– Папа, мы в Лионе. Сейчас мир.

– Заткнись! Знаю я ваши штучки!

Он снова погрозил мне тростью, на этот раз направив ее на меня, как шпагу.

– Меня так просто не возьмешь!

– Никто тебя не ловит, папа.

«Может, он пьян?», – подумал я.

– И тебе нечего бояться. Ни меня и никого.

Он спустился еще на ступеньку. По пояс в воду. Это последняя ступенька, дальше плавный спуск по булыжникам и битым плитам.

Вода плескалась у его груди.

– Я никого не боюсь! И ничего, ты слышишь?

– Да, знаю, ты никого не боишься.

Я поставил ногу на первую ступеньку.

– Назад!

– Не могу.

– А что ты вообще можешь? Никогда ничего не мог!

Я протянул ему руки. Он скривился.

– Думаешь, я не смогу доплыть до того берега?

Я закивал:

– Сможешь, конечно, папа. Я знаю, что ты сможешь.

– Тогда скажи это громко! – взревел он.

– Ты сможешь доплыть до того берега.

– Громче!

– Ты сможешь доплыть до того берега!

Он задрал подбородок. Вода раздула его брюки. Полы куртки плавали поверху.

– Ты ведь не верил, что я переплыл озеро Трессовер?

Я снова кивнул.

– Верил, верил!

Он медленно опрокинулся на спину, по-прежнему глядя на меня.

– Врешь!

Он выпустил трость.

Я видел, как блеснула и исчезла в глубине голова орла.

Я спустился еще на две ступеньки. Было скользко.

– Вы никогда мне не верили! Ни ты, ни другие!

Я тоже зашел в воду. Холодную, черную, маслянистую. Мне обожгло живот. Я дошел до последней ступеньки, до обломков и тины. Вода по грудь. Зрелище смехотворное. Отец барахтается, стараясь не отплыть от берега, я тяну к нему руки, умоляя вернуться. Мои брюки, карманы, рубашка постепенно пропитываются водой. Тьма непроглядная. Ни звезд, ни городских огней. Мы оба по подбородок в воде. Оба едва касаемся ногами дна, нас болтает на изнурительно однообразных, плещущихся о берег речных волнах.

– Иди домой! – крикнул отец и повернулся, собираясь плыть.

Я обхватил его сзади, пытаясь удержать.

Так мы играли с ним, когда я был маленьким. Когда купались в озере в Анси. Ни лодки, ни катамарана, ни даже надувного круга у нас не было, мы просто бултыхались вдвоем. Он поднимал меня над головой и со смехом бросал как можно дальше в воду. А я быстро возвращался, прыгал ему на спину и обхватывал его под мышками. Играть в крабика – так это у нас называлось. Он должен был отцепить по одному мои пальцы, потом одну и другую руку и снова швырнуть меня, как какой-нибудь тюк, через голову. Я вопил, кувыркался между небом и водой и плюхался, подняв тучу брызг. Никогда в жизни я так не восхищался отцовской силой. Никакие его военные рассказы: ни о береге Бельмондо, ни о нападении на немецкое кино – не впечатляли меня больше, чем эта игра, когда он, великан, хватал меня, вытаскивал из воды и швырял, как совсем еще кроху.

И вот я, увязнув ботинками в тине, играю в крабика.

Так, прижавшись щекой к мокрой папиной куртке и вцепившись пальцами в лацканы, я простоял долго, целую минуту. Отец с сыном, сцепившись друг с другом в воде. А потом он стряхнул меня со спины, заставив разжать руки. Обернулся. Лицо – серым пятном в темноте. Я угадал его взгляд. Умоляющий.

– Пожалуйста, – прошептал отец.

Тогда я сдался. Отстранился. Шагнул назад. Отступился от него. Он понял, что свободен. Что ни я и никто другой больше не смогут его поймать.

Я возвращал ему его прошлое, его жизнь.

– Спасибо, – сказал он.

Мы все еще стояли на расстоянии вытянутой руки. Но ты не подошел ближе. Остался вне досягаемости. Прочь из моих объятий, из моего сердца. Ты презирал наши слабости. Твоя куртка промокла насквозь, набрякший воротник задрался к затылку. Ты прерывисто дышал. Я не мешал тебе идти назад. Еще два шага. Ты раскинул руки. Посмотрел на небо. Понемногу светало. Я не смог удержать эту ночь. Ты пошел вглубь, зашатался, оторвался от дна.

Знакомый отцовский голос проговорил:

– Будь спокоен, дружок, я доплыву.

Кажется, прежде чем раствориться в предрассветных сумерках, ты мне улыбнулся.

Вода поблескивала на твоем лице, словно высекая его резцом. По моему не скатилось ни единой слезинки.

Потом ты повернулся и отдался реке. Холодная, тяжелая, черная жижа подхватила тебя. Ты не поплыл. Не стал бороться с