Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

ни деревьев – тоскливая асфальтовая плешь. Я беспрепятственно миновал КПП со шлагбаумом. Охранник в будке читал газету и не обратил на меня никакого внимания, видимо, потому, что я не был автомобилем. Я поднялся по ступенькам крыльца и вошел в вестибюль. Внутри было уютнее, чем снаружи. С левой стороны помещался гардероб, полупустой по причине теплой погоды. Справа стоял освещенный изнутри киоск, торговавший газетами, журналами и всякой мелочовкой. В окошке киоска я заметил пожилую женщину в очках, с гладко зачесанными седоватыми волосами. Прямо по курсу виднелись двери лифтов, а слева от них – стеклянная дверь, которая вела, судя по всему, на лестницу. На пути к лифтам с правой стороны стоял обычный письменный стол, за которым сидел еще один охранник.

– Вы к кому, молодой человек? – осведомился он.

– К Коженкову Федору Ивановичу, – отрапортовал я.

– Документ давайте.

Я протянул стражнику паспорт.

Дядька записал мою фамилию и номер паспорта в большую тетрадь и вернул мне документ.

– Пятый этаж, комната 517, – сообщил он.

Поднявшись на лифте на пятый этаж, я оказался в длинном коридоре, отделанном темно-коричневыми деревянными панелями. На полу лежала красная ковровая дорожка, местами немного потертая. «Шик семидесятых», – подумал я. В коридоре не было ни души. Миновав большой светлый холл с пальмами и кожаными креслами, я быстро нашел комнату с номером 517. Рядом на стене красовалась табличка, на которой золотыми буквами по черному фону было написано «Профессор Коженков Ф. И.». Я постучал.

– Войдите, – послышалось из-за двери.

Надо сказать, что внешне Коженков оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Я ожидал увидеть худого желчного мужчину с бледным лицом. Вместо этого за столом сидел полноватый румяный дядька лет пятидесяти с гаком, чем-то напоминавший мистера Паррика из сказки о Мэри Поппинс. Правда, в отличие от героя Памелы Трэверс профессор Коженков явно не собирался взлетать в воздух от смеха. Дядька встретил меня вежливо, но без особой теплоты.

– Вы – Кораблев? – спросил он, вставая из-за стола.

– Так точно.

– Садитесь, – Коженков указал на стул, стоявший возле стола. – Прошу извинить меня за творческий, так сказать, беспорядок. Много работы!

И он обвел рукой свой стол, заваленный книгами, журналами и бумагами. Я уселся на предложенный мне стул. Коженков некоторое время изучающе смотрел на меня, потом откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

– Так, значит, вы пишете о Заблудовском?

– Да.

– А что же, если не секрет, послужило поводом?..

– Все произошло довольно неожиданно… Мне вообще-то давно хотелось разобраться в том, чем занимался мой прадед… Понять суть его теории. А тут подвернулось предложение написать статью для одного… эээ… издания.

Коженков несколько секунд изучающе смотрел на меня.

– Хорошо, – сказал он, – я постараюсь максимально полно ответить на ваши вопросы.

У меня немного отлегло от сердца.

– Скажите, – начал я, – а как вы вообще узнали о профессоре Заблудовском и его теории?

– Хм… Вы, Алексей… Простите, как ваше отчество?

– Петрович, но можно просто Алексей.

– Хорошо. Так вот, Алексей, вы слышали об организации под названием ВИЭМ?

– Да, конечно. Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Прадед возглавлял там лабораторию органопрепаратов… Помню, много лет назад мама разбирала старые письма и фотографии, и разговор зашел о Павле Алексеевиче. Тогда, кажется, я впервые услышал эту аббревиатуру… Мне понравилось, как это звучало. В-И-Э-М. Было в этом что-то такое хлебниковское. «Вээоми пелись взоры…»

Коженков с интересом посмотрел на меня.

– Пиээо, кажется, пелись брови… Хотите чаю? – вдруг спросил он.

Про себя я отметил, что в наших с профессором отношениях наметилось некоторое потепление.

– Не откажусь.

Федор Иванович встал из-за стола и включил стоявший на подоконнике электрочайник. Агрегат зашумел, а профессор засунул руки в карманы и спросил меня:

– Вы раньше занимались научной тематикой?

– К сожалению, нет, – ответил я.

– Понятно.

Чайник громко щелкнул и затих. Коженков вынул из шкафа две белые чашки и поставил их на стол.

– Вам черный или зеленый?

– Черный, пожалуйста.

Профессор достал из ящика стола пару чайных пакетиков, бросил их в чашки и залил кипятком.

– Сахар берите.

– Спасибо.

Коженков пододвинул ко мне блюдце, на котором лежали пакетики с сахаром.

– Н-да… Так вот, ВИЭМ. Это, знаете ли, было очень любопытное заведение. Сейчас о нем пишут редко, а если и пишут, то в несколько пренебрежительном тоне. Считают чуть ли не шарлатанской конторой. Я с этим не согласен.

Коженков произнес это с вызовом, так, словно я был тем, кто утверждал, что с ВИЭМом было что-то не так.

– Да-да, некоторые полагают, что ВИЭМ был большой аферой, в которую почему-то верило руководство страны. Один очень уважаемый мною писатель дал этому институту определение «лысенкоподобный»…

– Хлестко, – заметил я.

– Но не совсем верно.

Коженков легко встал с кресла и подошел к стоявшему в комнате книжному шкафу.

– У меня тут, знаете ли, книжки всякие имеются интересные, – произнес он и провел пальцем по книжным корешкам. – Вот, например!

И он вытащил из книжного ряда небольшой коричневый том.

– «Сборник материалов к 5-летию Всесоюзного института экспериментальной медицины», – провозгласил он, усаживаясь обратно в кресло. – Любопытнейшее чтение! Заметьте, пятилетие ВИЭМ наступило аккурат в 1937 году. К моменту выхода сборника некоторые авторы были уже репрессированы, так что хранить такую книжку было небезопасно. Но мои родители сохранили… Сейчас вам прочту кусочек…

Коженков нацепил на нос очки в тонкой металлической оправе и несколько секунд искал нужное место.

– Вот! «Советское правительство в декрете 15 октября 1932 года по поводу организации Всесоюзного института экспериментальной медицины четко и ясно поставило перед советской медициной проблему изучения человека и изыскания новых, активных методов лечения, профилактики и исследования. Эта задача, указанная Совнаркомом, ярко подчеркивает различие в путях развития советской и буржуазной медицины. В самом деле, разве можно прийти к новым способам исследования, лечения и профилактики, если взять за принцип пресловутый “нигилизм в медицине”, проповедуемый Гольдшейдером и Зауэрбрухом…»

– Кем-кем, простите?

– Это так… цепные псы буржуазной физиологии, – вдруг подмигнул мне Коженков. – Не обращайте внимания!

Он опустил глаза и продолжал читать:

– «…И не менее пресловутый лозунг “назад к Гиппократу” с его принципом “Природа лечит, врач наблюдает”. Часть советских врачей, чувствуя фальшь этого лозунга, но не умея найти правильное направление, призывает идти не “назад к Гиппократу”, а “вперед с Гиппократом”. Но ни то, ни другое не решает вопроса. Гиппократ достоин памяти и уважения, но нельзя при современном развитии науки делать из него знамя. Надо уметь взять то полезное, что дал нам основоположник научной медицины, но идти вперед не с Гиппократом, а с тем лозунгом, который дают нам партия и