Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

одной из своих статей в 1933 году писал об этом с некоторым раздражением. Но так как не было формулы, не было «стандарта», то и отличить «правильный» лизат от «неправильного» не представлялось возможным. Контролировать и проверять работу всех энтузиастов лизатотерапии Заблудовский не мог. Последние годы его жизни, видимо, прошли в напряженных поисках ответа на вопрос, как же работает механизм, который он открыл. Особенно после 1932 года, когда он работал уже в ВИЭМе… Одним словом, ваш уважаемый предок выдвинул весьма интересную теорию. Следовало ее развивать, накапливать статистику, продолжать проверять экспериментально, но смерть академика Заблудовского прервала эту работу, и здание лизатотерапии осталось незавершенным.

– Тогда второй вопрос. Если, как вы говорите, идея была популярной и ею занимались многие, почему не нашлось никого, кто смог бы продолжить работу? Почему вдруг все кончилось и лизатотерапия оказалась так прочно забыта? Лизаты изготавливали и применяли – на минуточку! – в Лечебно-санитарном управлении Кремля. Съезды… кого там?.. эндокринологов?.. признавали ее новым перспективным методом. И вдруг тишина! Куда девались все эти энтузиасты? Объясните!

Коженков побарабанил пальцами по столу.

– Я думаю, тут в дело вмешался политический фактор, – медленно произнес он.

– Политический фактор? Что вы имеете в виду? Репрессии?

Коженков внимательно посмотрел на меня.

– Н-да, репрессии, можно и так сказать. Вы… В вашей семье никогда не обсуждали… эээ… ход и результаты третьего московского процесса 1938 года?

– Ммм… Не припоминаю такого семейного обсуждения.

– А вы вообще что-то об этом читали?

– Конечно, это был процесс, на котором осудили Бухарина и Рыкова… А заодно и бывшего главу НКВД Ягоду.

– Совершенно верно. Это были главные действующие лица, но кроме них на скамье подсудимых было еще много народу…

– Мне это известно…

– Там были и врачи…

– Да, Левин, Казаков и Плетнев. Кремлевские врачи…

– Ну, они в разной степени были «кремлевскими»…

– Мама говорила, что прадед всех их знал лично…

– Не сомневаюсь. А что им инкриминировали, помните?

– По-моему, неправильное лечение Горького…

– В том числе. А еще сына Горького Максима Пешкова, Куйбышева и, что очень важно, бывшего шефа ОГПУ-НКВД Менжинского Вячеслава Рудольфовича…

И в эту секунду на столе у Федора Ивановича громко зазвонил телефон.

– Коженков слушает, – бодро сказал профессор в трубку. – Да, Афанасий Дмитриевич, я в курсе… Да… Думаю, результаты будут на следующей неделе. Да, я зайду.

Федор Иванович положил трубку и задумчиво посмотрел на меня.

– А как они их неправильно лечили, знаете? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.

– Нет, не знаю. А как?

– Тогда я советую вам почитать материалы третьего московского процесса, особенно стенограмму допроса доктора Казакова. Многое вам станет понятно.

Сделать то, что советовал мне Коженков, было совсем не сложно. Материалы процесса 1938 года и обвинительная речь прокурора Вышинского, изданная отдельной брошюрой, долгие годы стояли на полке в бывшем кабинете прадеда на Новинском. Я еще всегда думал, почему именно третьего? Почему в доме не было материалов первого процесса 1936 года? Или второго – 1937-го? А третий был…

На столе у Коженкова снова зазвонил телефон. Федор Иванович снял трубку.

– Да-да, Афанасий Дмитриевич. Иду! – сказал он. – Извините меня, Алексей Петрович, но вынужден прервать нашу в высшей степени интересную беседу. Начальство вызывает!

Коженков поднялся и застегнул пиджак.

– Федор Иванович, у меня к вам еще один короткий вопрос, – заторопился я. – Не касающийся профессора Заблудовского…

– Да? Слушаю.

– Вы были знакомы с журналистом Вячеславом Любомирским?

Коженков замер.

– Да… Нет… Мы виделись однажды, – медленно произнес он. – А почему вы интересуетесь?

– С ним случилось несчастье… Год назад он погиб при не вполне ясных обстоятельствах.

– Да, я слышал об этом… читал, – сказал Коженков каким-то безжизненным голосом.

– О чем он вас спрашивал?

Федор Иванович молчал.

– В разговоре с вами он упоминал фамилию Манюченко?

– Простите?

– Манюченко. Это российский предприниматель, который умер в Англии…

– Ах, ну да! Нет… Об этом мы не говорили.

– А о чем вы говорили?

– Господин Любомирский, как и вы, интересовался лизатами.

– А зачем ему понадобились лизаты, он не сказал?

Коженков явно колебался.

– Он интересовался, действительно ли можно при помощи этих препаратов вызвать смерть человека.

– Что?! А почему он этим интересовался?

– Не знаю.

– И что вы ему ответили?

– Ответил, что не знаю… Алексей Петрович, если честно, мне не хотелось бы об этом говорить.

– А почему, собственно?

Коженков как-то испуганно оглянулся, а потом, понизив голос, произнес:

– Вскоре после того, как у меня побывал Любомирский, ко мне пришел человек…

– Какой человек?

– Оттуда, с книжечкой, – многозначительно произнес профессор. – Он тоже интересовался моим разговором с Любомирским… Простите, но мне нужно идти.

Москва, апрель 1932 года

Числа пятого апреля Павлу Алексеевичу Заблудовскому позвонил доктор Лев Левин и предупредил, что в ближайшие дни его пригласят на Лубянку.

– С какой целью? – поинтересовался профессор.

– Будет устроен небольшой консилиум, – пояснил Левин.

– Кто пациент?

– Вацлав Рудольфович Менжинский.

– Кто еще приглашен на осмотр?

– Игнатий Николаевич Казаков, – ответил Левин. – Нас будет трое – вы, он и я.

«Хм, занятная компания у нас подбирается», – усмехнулся про себя Заблудовский. А вслух сказал:

– Я вас понял, Лев Григорьевич. Буду рад помочь.

На том разговор и закончился.

Положив трубку, Павел Алексеевич некоторое время сидел в кресле, размышляя о предстоящем визите. Тут была целая интрига. Могущественный шеф ОГПУ страдал одновременно грудной жабой и бронхиальной астмой. В 1926 году он перенес тяжелейший инфаркт миокарда, и с тех пор его здоровье только ухудшалось. Лечащим врачом Менжинского на протяжении многих лет был профессор Лев Григорьевич Левин. До переезда в Москву Заблудовский не был лично знаком с Левиным, но знал, что в медицинских кругах у него была репутация хорошего терапевта. Левин был родом из Одессы, учился в Новороссийском и Московском университетах, а потом стажировался в Германии. В Кремлевке Левин служил с 1920 года и пользовался там большим авторитетом. Когда в тридцать первом году Заблудовского пригласили консультировать в Лечсанупр, Левин встретил вновь прибывшего коллегу настороженно. Причина этого заключалась в том, что Лев Григорьевич был твердым сторонником традиционных методов лечения, он с недоверием и скепсисом относился к различным новациям, в числе которых была и лизатотерапия. Левин старался не допускать к своим высокопоставленным пациентам врачей, которые практиковали новые и, как он считал, недостаточно проверенные методы. До определенного момента ему удавалось сдерживать натиск своих научных противников, но в деле с Менжинским он потерпел чувствительное поражение. К середине 1931 года здоровье председателя ОГПУ ухудшилось настолько, что он почти не вставал с постели. Традиционное лечение не давало желаемых результатов, и тогда руководство Лечсанупра решилось применить новые средства.