Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

запрета на разведение костров и использование барбекю могут быть в судебном порядке лишены свободы на срок до пяти лет; как и ранее, запрет распространяется повсеместно, включая даже оборудованные места для пикников на природе и в парках, а также земельные участки, находящиеся в собственности, и балконы…

– В Даларне ситуация почти под контролем, – бормочет он, быстро вскакивая с места. – Наконец-то. Ночью ветер спал, и им удалось потушить огонь, по крайней мере там. Севернее, судя по всему, пожары продолжаются. Теперь горит на севере Норрланда.

– Но там, на севере, ведь всегда случались пожары?

Он звякает какими-то баночками с детским питанием о столешницу.

– Что ты вообще несешь?

– …у нас на связи Катарина Бергстрём, которая находится в Иттерхогдале, одном из тех поселений, которых…

– Я только хочу сказать, что это же не первый лесной пожар в мировой истории… – говорю я вымученным дрожащим голосом. – Леса периодически горели во все времена. Бывало, вся Швеция выгорала от реки до реки. Это смогли установить. При помощи анализа пыльцы[75] и всякого такого.

Он вздыхает и мотает головой:

– Совсем недавно сообщили обновленные цифры: двести погибших или пропавших без вести, и это только со вчера.

– Но от чего-то же люди должны умирать?

Взгляд, которым он меня одаривает, я встречала у него и раньше, так он смотрел на меня в первый раз, этакая смесь влюбленности и недоверия, как будто перед ним представитель давно вымершего вида млекопитающих, публика вокруг него смеялась или кривила лица, люди были тронуты или возмущены или же все сразу, а он просто пялился как зачарованный, не таясь, а после выступления подошел ко мне и сказал, что, «согласно последним прогнозам, в ближайшие сто лет Швейцария утратит все свои ледники», я лишь пожала плечами и ответила: «Швейцарцы как-нибудь справятся», он же только улыбнулся и спросил: «Вы это все серьезно или просто хотите привлечь внимание?» Я улыбнулась в ответ и произнесла: «Зависит от того, кто спрашивает»; ответ, конечно, был донельзя невразумительный, но как раз поэтому и сработал. Позже мы сошлись во мнении, что именно эта моя нервозная реплика позволила ему немного расслабиться и что, скажи я тогда что-нибудь язвительное, или дерзкое, или сексуально-заумное, как красотки в высокопробных американских сериалах, он бы ни за что не осмелился пригласить меня выпить с ним в баре.

Взгляд затухает, и на смену ему снова приходит кислая мина, Дидрик закашливается, этот его сиплый сухой кашель, к которому он прибегает, когда хочет, чтобы я его пожалела.

– Мелисса, ничего смешного. Я там был. Деревья не горели. Они взрывались.

– …оппозиция требует теперь предъявления четкого плана действий со стороны правительства и значительно большей активности, в то же время попытки набрать себе очки могут пагубно сказаться на ситуации, в которой значительно важнее усилить сотрудничество и проявить сплоченность, и политики, принимающие на себя ответственность за Швецию…

– Карола звонила, – продолжает он. – Зак так и не объявился. И в южном направлении им не уехать – поезда, похоже, не ходят. Так что им придется остаться в лагере.

– Где это?

– В Реттвике.

– Это что, лагерь для… климатических беженцев?

Последнюю часть фразы я пытаюсь произнести без сарказма, но безуспешно, он опять таращится на меня, потом отводит глаза, прислушивается к болтовне по радио, теперь там какой-то начальник какой-то службы разглагольствует о «готовности к чрезвычайной ситуации – в конечном счете мы движемся к будущему, в котором…». Кажется, один и тот же дядька нудел, выдавая бесконечную тягомотину последние десять лет с тех пор, как я в первый раз включила старое радио, – как одна и та же пресс-конференция может тянуться десять лет, у кого хватит терпения все это слушать?

– Дом не сгорел, – ворчливо произносит Дидрик. – Тот, где я взял квадроцикл.

Живот начинает давать о себе знать, вот-вот подступит диарея, а к груди теплой волной тошноты подбирается отвращение, когда я понимаю, что он вообще-то разочарован, он верил, надеялся, что дом загорится и от него ничего не останется, не только потому, что это оправдало бы его идиотский поступок, но и потому, что глубоко внутри он жаждет разрушения, такие, как он, проживают свои жизни в ожидании катастрофы, появления развалин и массовых захоронений, чего угодно, что дало бы им возможность заявить: «Я же говорил».

– Как хорошо, – отвечаю я без всяких эмоций. – Хорошо, что все не кончилось совсем плохо.

– Владелец, очевидно, пытался выйти на меня по служебным каналам, – говорит Дидрик. – Из-за того окна в дом проник дым. Так что… ну там, мебель, ковры, перекрытия, изоляция… его заносит, так что ему насрать, теперь у него появился шанс отремонтировать свой поганый пафосный дом за мой счет.

– …теперь власти предупреждают о повышенном риске распространения новой мутации вируса в связи с большим скоплением людей и их эвакуацией из зон, охваченных пожаром, тем более что зачастую в эвакуационном транспорте и пунктах временного проживания наблюдается повышенная скученность…

Он опустил голову, сидит понурившись, так что видна рана на голове, иногда забываешь о ней, но выглядит она действительно кошмарно, интересно, сколько же она будет заживать? Может, сначала волосы должны отрасти, а что, если они никогда уже не отрастут, вдруг у него там так и останется? Через его плечо бросаю взгляд на электронные часы на микроволновке. Когда мы встречались в отеле, я вообще не смотрела на часы, ни единого разочка, время не имело тогда значения. Теперь я делаю это беспрерывно. Как будто жду чего-то, чего угодно, начала чего-то, прихода кого-то, кто так никогда и не придет.

– Больно, наверное, – произношу я словно в попытке нарушить тишину. – Твоя рана. Надо нам раздобыть тебе лекарство.

Он не слушает, уставился в стол, крепко сжав губы.

– Она тоже посмотрела видео из поезда.

«Она и все жители Швеции, у кого есть интернет», – чуть не вырывается у меня, но я сдерживаюсь и лишь бормочу «о’кей», позволяя ему продолжить.

– Она считает меня совсем больным на голову, раз я ходил там с этим… топором. Когда со мной была Бекка. Я пытался объяснить, что поезд стоял на месте, он так целый день простоял, младенец младше Бекки лишился чувств и чуть не умер, но она все равно ни черта не поняла. – Голос почти срывается, становится ломким, Дидрик вот-вот потеряет контроль над ним. – Такого не понять, если сам там не был. Все равно что побывать на войне. Я сберег своего ребенка, нашего ребенка, я протащил ее сквозь каменную стену. Что с людьми за фигня творится? Неужели они не понимают, что у нас тут ЧП глобального масштаба?