ОНО - Стивен Кинг

Но все равно счастливое состояние не проходило; в другое время парни, возможно, нагнали бы на него страху, а может быть, прогнали сквозь строй, вываляли бы в пыли и довели до слез. Сегодня они слишком были увлечены игрой, первой в летние каникулы, и Бен продолжил беспрепятственно свой путь.

Пройдя три квартала по Костелло, он углядел у края ограды нечто интересное и сулящее выгоду. Сквозь открытый старый портфель поблескивало стекло. Бен вытряхнул содержимое портфеля к своим ногам. Казалось, его сегодня преследует удача. Там были четыре пивных бутылки и еще четыре из-под содовой. Большие бутылки стоили пятицентовик, пивные — по 2 цента. Итого 28: находка превосходила самые счастливые ожидания.

«Ай да я», — хвастливо подумал Бен, не имевший намерения заходить в лавку со сладостями. Он двинулся дальше, придерживая портфель за днище. В конце улицы был рынок. Заглянув туда, Бен обменял посуду на деньги, а деньги — на конфеты. Осталось еще четыре цента. Взгляд на коричневый портфель с грузом сладостей навел его на мысль…

(если все это съесть, Беверли Марш никогда не посмотрит в мою сторону)

…но поскольку она была неприятной, Бен прогнал ее. Это было при сегодняшнем его настроении нетрудно.

Спроси его кто-нибудь: «Бен, ты одинок?», — он смерил бы спрашивающего удивленным взглядом. Так вопрос не стоял. У него не было друзей, но были мечты и книги. У него был пластилин. У него был большой набор «Конструктор», чтобы сделать что угодно. Мать часто подмечала, что построенные им здания красивее натуральных. А ко дню рождения в октябре он рассчитывал получить в подарок от матери суперконструктор, с которым можно создать часы не хуже настоящих или автомобиль с почти натуральной приборной доской. «Одинок? — переспросил бы он. — Ха! Еще чего!»

Врожденная детская слепота не дает возможности проявить себя, пока кто-нибудь не обратит на это специально внимание. Только оглядываясь назад, в прошлое, ощущаешь способность оценить свои собственные детские представления. Если бы изменились условия жизни, ввелись какие-то ограничения, Бен, наверное, понял бы, что одиночество — краеугольный камень его детства. Оно просто было — как большой палец на руке или маленькая зазубрина на передних зубах, которая давала о себе знать, когда он нервничал и сбивался на скороговорку.

Беверли была сладкой мечтой; конфеты были сладкой реальностью. Со сладостями Бен был дружен. На пути между рынком и библиотекой он ухитрился слопать все содержимое портфеля. Он честно пытался сохранить часть, чтобы съесть за вечерней телепередачей; обычно он загружал конфеты в пластиковую коробку, выуживая их оттуда одну за другой; Бен любил хруст, с которым они раскусывались, но больше всего — отправлять их поочередно в рот как ребенок, убивающий себя сахаром. Вечером должен быть фильм «Быстрые птицы» с Кеннетом Тоби в роли бесстрашного пилота геликоптера, потом «Силки», где использовались реальные события, лишь имена были изменены, чтобы оградить людей от беспокойства, и еще фильм, где снимался его любимец Бродерик Кроуфорд в роли патрульного Дэна Мэтьюса. Кроуфорд был стойким, Кроуфорд был значительным, никогда не брал взяток и, наконец… он был толстым.

Бен добрался до угла Костелло и Канзас-стрит и перешел на другую сторону к библиотеке. В действительности зданий библиотеки было два: одно старое каменное, стояло ближе к улице. Оно было построено купцом-лесоторговцем в 1890 году. За ним возвышалось новое здание из песчаника — библиотека для детей. Оба здания связывал застекленный коридор.

Ближе к центру Канзас-стрит становилась односторонней для движения, и Бен, пересекая ее, посмотрел лишь направо. Брось он взгляд налево — ему пришлось бы пережить неприятное потрясение. В тени большого дуба перед зданием местного клуба самодеятельности в квартале от библиотеки застыли в ожидании развития событий три его злых гения — Белч Хаггинс, Виктор Крисс и Генри Бауэрс.

5

— Прихватим его, Хэнк, — тяжело задышал Виктор.

Генри проводил взглядом жирного маленького хорька, перебегавшего улицу тряся брюхом, с вихром на затылке (чертов недоносок!) и колышущимся как у девок задом. Он прикидывал расстояние между ними и Хэнскомом и между парнем и библиотекой, где тот окажется в безопасности. Генри решил, что можно было бы его перехватить, но Хэнском наверняка позовет на помощь. Маленького хорька от этого не удержать. Хэнском завопит, сбегутся взрослые, а Генри не любил их вмешательства. Эта сука Дуглас сказала Генри, что он провалил английский и математику и что отпускает его с условием, что отберет у него четыре недели летних каникул. В любом случае Генри оставался на второй год. А значит, отец опять побьет его. Четыре часа в школе в течение четырех недель страды — да отец успеет избить его, по крайней мере, полдюжины раз, а может, и больше. Но он уже примирился с этой суровой перспективой, поскольку предстояло вынести резолюцию по этому маленькому жирному недоноску.

Всестороннюю резолюцию…

— Может, пойдем? — облизнул губы Белч.

— Подождем, когда выйдет.

Они проводили взглядом Бена, скрывшегося за двойными дверями, и сели на газон, дымя сигаретами и рассказывая друг другу анекдоты и байки из жизни шоферов и продавцов в ожидании, когда парень выйдет обратно.

Генри понимал, что Хэнскому деться некуда. И когда он выйдет, Генри сделает так, что Хэнском пожалеет, что родился на свет.

6

Библиотека доставляла наслаждение Бену.

Здесь всегда было прохладно, даже в самые жаркие и длинные летние дни. Бену нравились ее тихие шорохи, изредка нарушаемые чьим-нибудь шепотом, слабый стук штампа библиотекаря, делавшего отметки на читательских и книжных формулярах, шелест страниц, переворачиваемых в зале периодики, где сидели старики, углубившись в газеты, сшитые в толстенные стопки. Ему нравилось особое освещение: дневного света, проникавшего через высокие и узкие окна, либо цепочки сферических ламп, отбрасывавших ленивые тени в зимние вечера под завывание ветра снаружи. Ему нравился запах книг: пикантный, слегка загадочный. Он любил прогуливаться между рядами стеллажей библиотеки для взрослых, глядя на тысячи томов и представляя себе целую жизнь внутри каждого, — так же, как любил гулять по своей улице в закатных дымно-мглистых сумерках позднеоктябрьского дня, когда от солнца оставалась лишь оранжевая кривая на горизонте, рисуя себе жизнь, протекавшую за окнами: люди смеются и спорят, дарят цветы, кормят детей, а может быть, ласкают их, гримасничая…