Не от мира сего - Иеромонах Дамаскин (Христенсен)

Архиеп. Иоанн постановил служить литургию по–английски в первое воскресенье каждого месяца. Сам он неважно знал английский, но был уверен, что полнота Православия должна быть доступной американцам на их родном языке.

ТОГДА ЖЕ подоспела и другая ответственная работа — от духовных наследников Оптиной пустыни, супругов Ивана и Елены Концевичей. В июне 1965 года проф. Концевича мучила смертельная болезнь — рак. «Пока не допишете два тома Вашей трилогии, Вам нельзя умирать», — говорил ему Глеб. Уже написанную книгу «Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси» Иван Михайлович намеревался продолжить томом об учениках старца Паисия Величковского и заключить еще одним томом — об Оптиной пустыни. «Брат Глеб, — с грустью отвечал профессор, — они у меня даже вчерне не написаны. Так, разрозненные записки».

И всё же Глеб отказывался верить: как может Бог попустить этому человеку умереть, когда миру так нужны его писания, пронизанные духом Оптиной пустыни. Как ни молился Глеб. Профессору становилось все хуже, он исхудал. Уже на смертном одре он обратился к Глебу с просьбой: «Не оставьте жену. Помогите во всём, что она попросит. Уговорите ее продолжить мой труд».

После смерти мужа Елена Юрьевна сочла, что и ее жизнь окончена, замкнулась, приближаясь к отчаянию. Глеб понимал: нужно что‑то делать. Нельзя допустить, чтобы прошли всуе дни этой литературно одаренной женщины, носительницы православных традиций, хорошо понимавшей, сколь важна святость в наш век невежества и лжи. Глеб приехал к ней домой в Беркли и велел собирать вещи. «Я отвезу Вас к матери в Монтерей», — сказал он. Поселил он Елену Юрьевну к себе в спальню, стены которой убрал портретами оптинских старцев. Сам же перебрался в гостиную. Усадил гостью за письменный стол, положил перед ней стопку бумаги и ручку и сказал: «Пишите!»

Так, при поддержке Глеба, она создала несколько поистине бесценных работ: жизнеописание преп. Серафима Саровского, новомученицы игумении Софии (с коей была знакома еще в России), своего дяди Сергея Нилуса и многих других праведных мужей и жен, чьи имена и деяния могли кануть в лету. Ей и Глебу удалось даже завершить трилогию профессора Концевича, сведя материалы второго и третьего тома в одну книгу «Оптина пустынь и ее время». Елена Юрьевна скончалась 96–ти лет от роду, пережив мужа на 24 года.

В Глебе она обрела сына, увы, своих детей у нее не было. Будучи натурой сильной, она не просто приняла этот дар Провидения, а решила, что Господь послал ей Глеба, дабы она воспитывала его в духе святоотеческих традиций, кои вошли в ее плоть и кровь. На деле ей, конечно, пришлось воспитывать и Евгения, так как все замечания и советы она относила к Братству, в частности, к издательской деятельности. В последующие годы, особенно после смерти архиеп. Иоанна, Евгений проникся уважением к мудрости и опыту наставницы и нередко просила Глеба узнать мнение Елены Юрьевны по какому‑либо волновавшему вопросу. Сама же она, по словам Глеба, «боготворила» Евгения. Немногословностью, взвешенностью мысли, стремлением сохранить чистоту Православия Евгений напоминал ей мужа. Она прозрела в Евгении то же, что и Владыка Иоанн, и радовалась, видя, как развивается его талант православного писателя.

Успение святого

Скажите людям: хоть я и умер, но я жив.

Архиеп. Иоанн

28–го ИЮНЯ 1966 года архиеп. Иоанн пришел к братии с чудотворной иконой Курской Божией Матери, перед которой больше ста лет назад молился и получил исцеление преп. Серафим Саровский. Благословив лавку и «типографию» иконой, Владыка заговорил о святых разных стран. Евгений отметил в летописи: «Он пообещал дать нам список румынских канонизированных святых и учеников св. Паисия Величковского. Также заметил, что еще во Франции он поименно записал западных святых (до раскола Христианской Церкви) и подал список в Святейший Синод»[16].

Владыка подробно рассказал братии о св. Альбане, британском первомученике. Достал из маленькой папки краткое его житие и открытку готического собора в городке Сент–Альбани близ Лондона, где тот погребен. Владыка пристально посмотрел Глебу в глаза: понял ли тот, зачем всё это рассказывалось. Подобно большинству святых Западной Европы, св. Альбана нет в православном календаре. Пока архиеп. Иоанн не удосужился отыскать и поименно записать их, восточноевропейские христиане и не помышляли вернуть память о забытых праведниках и молиться им.

Поведав братии о св. Альбане, Владыка напомнил, что назавтра совершается память преп. Тихона Калужского. Глеб и Евгений понимали, сколь значим он для их Братства, ведь о. Герасим (с Елового острова) в России жил в монастыре преп. Тихона. Владыка Иоанн сказал, что отслужит всенощное бдение в часовне свят. Тихона Задонского и спросил, придут ли братия. Испытующе взглянув на них и улыбнувшись, он добавил, что хотел бы видеть их также и утром на литургии, нужно сказать им нечто важное.

Хотя времени было в обрез, Евгений решил пойти на всенощную. После службы Владыка сам подошел к нему и еще раз попросил их с Глебом прийти утром на литургию, хотел сообщить им нечто важное. Но они не пошли утром в церковь — запаздывали с выпуском очередного номера «Православного Слова». Рабочая неделя была в разгаре, и дела полностью поглотили их.

Увы, больше им не суждено было привечать Владыку у себя в лавке. Взяв с собой икону Курской Божией Матери, архиеп. Иоанн отправился в Сиэтл. По дороге заехал в маленький калифорнийский городок Рединг — повидать Валентину Харви, свою духовную дочь еще с шанхайской поры. У нее дома долго смотрел на запад, потом поднял икону и благословил ту сторону. Валентина недоуменно посмотрела, но ничего не спросила, зная, что у Владыки ничего спроста не бывает.

Через три дня он отслужил в Сиэттле литургию. После службы три часа молился в алтаре, затем удалился в свою комнату в приходском доме подле церкви. Вскоре присутствовавшие услышали, что Владыка упал. Вбежав в комнату, усадили его, и он тихо, без видимых страданий, отошел.

Очевидно, он предвидел свою кончину за несколько месяцев. Еще в мае он сказал своей давней знакомой: «Скоро я умру, в конце июня[17], но не в Сан–Франциско, а в Сиэттле». А накануне отъезда удивил одного прихожанина в конце богослужения: «В последний раз к моей руке прикладываешься».

Евгений с Глебом узнали о кончине Владыки через несколько часов. Сразу вспомнили, как хотел он их видеть на литургии в часовне свят. Тихона. Они простить себе не могли, что лишились последнего напутствия.

Обратимся к летописи: «Сейчас все говорят о «духовном достоянии» Владыки Иоанна. Какую лепту может внести наше Братство? Ясно, только делом, что видно и из наших стремлений, и из наставлений Владыки. В последний раз навестив нас, он говорил только о святых: румынских, английских, французских, русских. Не значит ли это, что и мы, следуя примеру Владыки, должны помнить святых Божиих, т. е. знать их жития, постоянно читать их, питая подобным образом свою духовную жизнь, просвещать других устным и печатным словом об этих святых, молиться им».

Несколько времени спустя, еще глубже постигнув завет архиеп. Иоанна, Евгений писал Глебу: «Более всего нам следует научиться у Владыки жить, во всём полагаясь на Господа, — так жил он сам. Он благословил нас и даже — дерзну сказать — радовался избранному нами пути служения Богу. Он, конечно, обладал провидческим даром. Мы можем во всём уповать только на Бога. Он призывает нас на большие дела, а времени у нас мало».

НА СЛЕДУЮЩИЙ день после кончины архиеп. Иоанна братия прислуживали на второй англоязычной литургии. Архиеп. Иоанн успел лишь узаконить эти службы (2 раза в месяц) и провести первую. Братия понимали: Владыка желал бы, чтобы литургии для американцев продолжались.

Вечером в собор Сан–Франциско доставили тело архиеп. Иоанна и началось четырехдневное бдение. Евгений так описывал то время: «После утренней и вечерней служб справлялась торжественная панихида, в перерывах и до полуночи епархиальный клир не переставая читал Евангелие. За полночь начиналось трогательное действо: служители и чтецы читали до самого утра Псалтирь. И после кончины Владыку окружали молодые люди, которых он так любил, они отдавали ему последний долг». Был среди них и сам Евгений. «Все эти дни, — писал он далее, — всё было пронизано необыкновенным духом любви. Мы словно осиротели, потеряв самого близкого, понимающего и любящего человека. Даже заклятые враги приходили просить прощения у того, кто и при жизни не держал на них зла». Друзья же казнили себя за то, что в час испытаний не сумели защитить его. Прозрели: ведь это несправедливость, чинимая в его Церкви, сокрушила его, и они тоже причастны ко злу. И теперь безутешно рыдали, стоя в полумраке собора.