Похождения видов. Вампироноги, паукохвосты и другие переходные формы в эволюции животных - Андрей Юрьевич Журавлёв

устремившийся на самый верх Центральной Кордильеры. И началось: все американцы, как у них говорят, «жидко заулыбались». Не улыбались только шофер и я. Его звали Иисус, и вел он нас, точнее, вез, почти на небеса.

Парадиз раскинулся там, где тучи Северной Атлантики цепляются за Центральную Кордильеру – островной хребет. Когда-то, 70 или 80 млн лет назад, Карибская плита ударилась о Северо-Американскую. От удара на стыке выскочили Большие Антильские острова. И теперь от Кубы до Пуэрто-Рико зарубцевавшимся швом на месте столкновения тянется Центральная Кордильера, а в выемках шоссе, пересекающего хребет, можно найти плитки со следами глубоководных организмов – такими же, как и те, которые Леонардо да Винчи зарисовывал в Итальянских Альпах. В эти горы упираются все североатлантические тучи. В бессильной ярости от невозможности прорваться на юг они изливают здесь обильные слезы. (А по ту сторону хребта, на юге, произрастают совершенно сухие кактусовые и листопадные леса.)

Едва мы оставили салон автобуса, как оказались промокшими от макушки до кончиков кроссовок. На это Иисус со свойственным ему смирением заметил: «Это дождевой лес». (Высохли тоже быстро, чтобы тут же вымокнуть по новой.) Последние 10 000 гектаров этого леса прижались к вершине Эль-Юнке. (Так назван и весь национальный парк.) Слово «Эль-Юнке» получилось от переиначивания на испанский лад имени местного доброго духа Лукуйо. Дух не смог защитить население острова. Весь народ – 3 млн человек – вымер вскоре после прибытия конкистадоров от европейских зараз и непосильного труда на плантаторов. Остались лишь наскальные рисунки да несколько общеизвестных теперь слов: каноэ, табак, батат, касик (вождь).

Уцелело и немножечко леса. Хотя вряд ли в былые времена здесь росли эвкалипты, имбирь и бамбук, расплодившиеся ныне. Но папоротники, более 140 местных видов, еще живут. Древовидные циатеи на 5–7 м вознесли свои перистые кроны. Под ними приютились травянистые родственники. По стволам и веткам незваных пришельцев расселись вперемежку паразитические бромелии и опять же папоротники. Подвижное население леса мелко и немногочисленно: изумрудно-зеленые гекконы и голубовато-серые анолисы, а также соперничающие с ними размером палочники и ярко-желтые улитки-караколы. Совсем крошечные созданьица – золотистые лягушечки ко́ки, меньше ногтя ростом – невидимым хором сопровождают группу по лесу. Их пение достойно заменяет голоса птиц. Хотя местные птицы неразговорчивы, именно они еще как-то поддерживают угасающее разнообразие и самобытность островной живности.

Измельчали коренные пуэрториканцы не случайно. Для борьбы с ядовитыми змеями сюда завезли мангустов. Прожорливые зверьки съели почти все, что бегало, прыгало и ползало, кроме самых больших и самых маленьких. Вот и получается, что в заповеднике не осталось почти ничего заповедного, кроме папоротников и коки.

Разбавленный азиатскими, африканскими и австралийскими пришельцами лес продолжает жить дождевой тропической жизнью. Корни деревьев и сопутствующие им грибы и бактерии разрушают вознесенное Кордильерой океаническое дно. Не будь леса, горы не стирались бы так быстро. Кристаллы и минералы переходят в растворы, которые ниспадают водопадами, стекают ручьями и сливаются в большие черные (от смытой органики) реки, которые несутся к Атлантическому океану.

Вдоль самой черной из них – Рио-Гранде (Большая река) – мы катимся вниз на побережье. По дороге американцы затевают спор о природе покатых, очень похожих друг на друга формой и размером пупырей, следующих вдоль побережья. «Древние рифы», – говорю я, прикидывая, что там внутри. Попутчики не верят, и я предлагаю провести эксперимент. На спор: покажу кораллы – обед за их счет, не найду – наоборот. Иисус тормозит у приличного – под 10 м высотой, но не глубокого грота, и я устремляюсь в его нутро. На поверхности ничего не видно, но стенка выглядит рыхловато, и я запускаю в нее руку, которая проваливается по плечо. Зато пальца нащупывают что-то твердое. Вынимаю кулак и разжимаю его: на ладони небольшая коралловая веточка, а я честно заработал себе и Иисусу обед. (Скелеты современных шестилучевых кораллов целиком состоят из арагонита, который очень быстро растворяется, особенно под воздействием пресной воды, вот рифы и превратились в зализанные холмы из известковой трухи.)

Автобус останавливается у небольшого пригородного ресторанчика. Американцы дружно набрасываются на местные деликатесы – мясо, запеченное в сладком картофеле-батате, и расплющенную в бумажный лист жареную рыбу. Мы с Иисусом сидим за крайним столиком, попиваем минералку, и он поучает меня, как понять, чего хочет пуэрториканка: «Если пьет “Курс-лайт” (сорт пива) и спускает песо в музыкальный автомат – можно смело подходить и знакомиться». – «На что ты толкаешь меня, Иисус?» – вопрошаю я. Тем временем гринго насытились – значит, пора возвращаться…

Если последовать за унесенными водой из дождевого леса минеральными и органическими добавками, то окажешься в другом лесу – мангровом, где все это оседает среди частокола стволов и воздушных корней. Туда я направляюсь сам. Благо городские автобусы доходят почти до самых зарослей. Пуэрто-риканский автобус с его мощнейшим кондиционером – это глоток свежего прохладного воздуха посреди знойной весны. Но, если не выскочить перед ним на дорогу, вожделенная свежесть умчится вдаль серебристым снарядом. (Если выскочить, тоже не всегда затормозит.) Ходят они по расписанию, каждый по своему собственному, независимому от расписания маршрута. Второй может прийти через пять минут после первого, а третий – через два с половиной часа. Но, если долго ничего нет, можно и пешком прогуляться. Дорога тянется вдоль бесконечного желтого песчаного пляжа с рядками кокосовых пальм.

Островок леса, прижатый к лагуне кокосовыми плантациями, по-прежнему смело наступает на целую Атлантику. (Это местечко, тоже национальный парк, называется почему-то «Пиньонес» – ананасики.) Красная мангрова лапшой свесила длинные (до 30 см) стручки красноватого цвета прямо в океан и раскинула над волнами крону с широкими кожистыми листьями, покрытыми восковым налетом для защиты от соленых брызг. На раскидистых низких ветвях днем любят вздремнуть серые и зеленые с оранжевым игуаны. С заходом солнца они плюхаются в лагуну, чтобы подкрепиться морской травой. Это самые большие из диких пуэрториканцев. У некоторых игуан от довольно умной для рептилий мордочки до кончика чернополосого хвоста – полтора метра.

Приютившие игуан мангровы тоже сбрасывают семена в соленую воду. Чем больше семян упало – тем лучше. А будущие стручки уже распустились лимонно-желтыми цветами. Семя, пропитанное с одного конца водонепроницаемым составом и поэтому похожее на поплавок-перо, со временем выпустит корешок и несколько листьев. В таком виде мангровая поросль может долго плавать, а если повезет, прибьется к отмели, где выпустит опорные корешки и закрепится. Позднее деревца, сплетаясь вместе, образуют барьер, вдоль которого накапливаются илы и листовой опад. На опад набрасываются изголодавшиеся бактерии-разрушители, и через несколько лет лес прирастает новой полосой черной от органики почвы. Разлагая органическое вещество, микробы используют для своих разрушительных целей весь кислород, и в миллиметре ниже поверхности его не остается совсем. Продавленная ногой ямка