Убийства в Полянске - Алексей Кротов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы правы, – продолжала Сапфирова, не реагируя на ее последнюю реплику. – Алена Александровна действительно лежала на полу в вашей гостиной, только она была жива.
– Что за бред, – поморщилась Тарасова.
– Это не бред, – уверенно произнесла Сапфирова. – Я знаю, что Алена Александровна Тишкина была жива, когда вы вошли в дом.
– Жива с замотанным шнуром на шее? – усмехнулась Тарасова. – Артамон Матвеевич при вас подтвердил, что она мертва.
– Да, Анна Дмитриевна, когда я и Бочкин вошли, она действительно была уже мертва. Вы убили её, пока Зоя Васильевна Редькина ходила за Бочкиным.
Тарасова ничего не ответила, но отвела взгляд в сторону. Таисия Игнатьевна между тем безжалостно продолжала:
– Как только Зоя Васильевна вышла, вы задушили Алену Александровну каким-нибудь поясом, шнур был лишь частью мизансцены для зрителей. Но я расскажу вам, что произошло на самом деле. Примерно в начале второго, дождавшись, пока все ушли на автолавку, вы приглашаете к себе Алену Александровну «на минутку». Думаю, вы сказали, что хотите обсудить нечто важное, скорее всего, историю с козами. Она усаживается за ваш стол, ничего не подозревая, а вы начинаете накрывать, делая вид, что собираетесь угостить её чаем. Вот откуда появились чашки и сахарница на столе. Потом вы берете какое-нибудь кухонное полотенце, уходите в комнату и, – тут она сделала паузу, – смачиваете его хлороформом, эфиром или еще чем-нибудь подобным. Я, признаться, плохо в этом разбираюсь.
При слове «хлороформ» Тарасова сделала непроизвольное движение, чуть не уронив корзину с грибами. В глазах, устремленных на Сапфирову, впервые мелькнул страх.
– Вы заходите Алене Александровне за спину и усыпляете её. Может, вам хватило того средства, которым вы смочили полотенце, а может, и сделали ей какой-нибудь укол. Бочкин рассказывал мне, что учил вас делать уколы. Потом вы наматываете на шею провод, кладете ее еще живую на пол, убираете полотенце и все остальное, открываете окна, чтобы запах выветрился (я где-то читала, что хлороформу и, по-моему, эфиру присущ сладковатый запах), и уходите, заперев дверь. Нет, сначала вы подкладываете записку тридцатилетней давности. На улице вы подбрасываете в цветник часы жены Тишкина, украденные у Адской, и спокойно идете на люди обеспечивать себе алиби.
Через час вы возвращаетесь с Зоей Васильевной и обнаруживаете «труп». Вам, конечно, не составило труда послать её за Бочкиным, наверное, поэтому вы и выбрали её как свидетельницу. Она слабый человек, а в таких обстоятельствах вообще беспомощна. Потом вы душите усыпленную вами Тишкину и убираете пояс, думаю, спокойно вешаете его в шкаф. Вот откуда у «трупа» была теплая рука. Тело было теплым не потому, что не успело остыть, а потому, что еще не было мертвым. Сердце-то щупали вы сами и зеркало подносили ко рту тоже вы. На самом деле Зоя Васильевна видела лишь женщину на полу с замотанным на шее шнуром. Через пять-десять минут Артамон Матвеевич подтвердил факт смерти, но это не значит, что она была мертва, когда вы пришли. – Тут Таисия Игнатьевна перевела дух.
– Интересная сказочка, – бросила Тарасова, поджав губы. – Теперь я точно убеждена, что вы сумасшедшая старуха. Да, слов нет, вы придумали все очень убедительно, но с чего бы я стала убивать Алену? Может быть, по-вашему, я травила коз, испугалась разоблачения?
– Коз вы действительно травили, но разоблачения не боялись. Нет, Анна Дмитриевна, вы совершили три убийства совсем по другой причине, и я знаю её.
Тут Таисия Игнатьевна повысила голос, который стал резать слух, как бритва.
– Всю свою жизнь вы завидовали своим соседям, завидовали их достатку, преуспеванию. С годами зависть переросла в жгучую ненависть, которая день и ночь разъедала вашу дьявольскую душу. Со временем вы достигли того же достатка, но вам было этого мало, вы хотели быть единственной зажиточной хозяйкой на своем конце деревни. Хотели, чтобы ваш огород, ваша скотина были там первыми и единственными. Еще вы страдали от одиночества, сгорали от зависти, видя полный дом родственников вашей соседки, ненавидели её за это, за её счастье и жизненную энергию. И вы убили её. Вы сделали это хладнокровно и жестоко, без малейших угрызений совести. А потом вы убили Анну Петровну Дочкину. Убили её по той же самой причине, хотя она и не была счастливым человеком. А неделю назад вы совершили третье убийство: вы убили Антониду Александровну Саврасову, чьему хозяйству и огороду завидовали всю свою жизнь. И вот ваша мечта осуществилась. Ненавистные дома опустели, и вы, я уверена, надеялись, что родственники предадут все забвению. Вы посвятили себя злу, отдали душу дьяволу и испытали извращенное наслаждение от трех мерзких убийств. Слов нет, Анна Дмитриевна, вы совершили их технически безупречно, средь бела дня, с риском быть уличенной, но вы игрок, и игрок азартный. Риск лишь доставлял вам большее удовольствие. Вы совершили всего лишь одну незначительную и простительную оплошность, оставив лежать в углу спящую мышь. Я думаю, что идея убить Тишкину именно в эту среду возникла у вас после подслушанной ссоры Алены и Бочкина и разговора между Адской и Люгеровым об их скором отъезде, что лишало следствие двух превосходных подозреваемых. Я думаю, произошло следующее: вы не знали точно, сколько и как будут действовать препараты, которые вы подготовили для усыпления своей жертвы. Вы занервничали и решили проверить их на ком-нибудь. Вам попалась мышь, пойманная в мышеловку. Но дождаться, пока усыпленная мышь проснется, вам было некогда, и вы оставили ее лежать. Вы были уверены, что никто не обратит на нее внимания, сочтя за дохлую, да, наверное, вы о ней и позабыли. Признаюсь, я тоже лишь зафиксировала её в памяти, тогда не осознав, что это значит.
Лишь вчера ночью я прозрела и, сопоставив этот факт с открытым окном, поняла все. Вы оставили окно открытым для того, чтобы запах выветрился. Да, вы действительно совершили безупречное убийство.
Но я, хотя, как и все, была введена в заблуждение вашим лжеалиби, в глубине души была уверена, что вы совершили эти убийства. Я всегда считала вас на это способной. Временами я ловила в вашем взгляде скрытую ненависть, и это пугало меня. Вы очень сильная и страшная женщина, Анна Дмитриевна, но, посвятив себя злу, вы загубили свою душу и тело безвозвратно.
Сапфирова остановилась и спокойно, изучающе посмотрела на Тарасову.
В продолжение обвинительной речи Анна Дмитриевна сидела не шелохнувшись. Лишь лицо её отражало всю гамму переживаний и наплыва чувств. Оно было искажено от ненависти, бессильной
