Фараон и наложница - Нагиб Махфуз

— Да, Радопис, — произнес Таху. — Они погубили фараона. До сегодняшнего дня я никак не мог бы поверить, что одна стрела способна лишить фараона жизни.

Радопис с наивностью, граничившей с глупостью, спросила:

— Как ты мог допустить, чтобы его отняли у меня?

С Таху случился припадок безумного и ужасного хохота.

— Ты хочешь отправиться следом за ним? — спросил Таху. — Радопис, ты совсем обезумела. Ты совсем забыла о последствиях, печаль, должно быть, омрачила твое сознание. Проснись, соблазнительница. Теперь на троне Египта восседает женщина, которой ты выказала непозволительное пренебрежение. Ты отняла у нее мужа, низвергла ее с вершины славы и счастья в пучину горя и забытья. Царица может немедленно прислать сюда людей, которые доставят тебя к ней в кандалах и отдадут палачам, не ведающим, что такое пощада. Они сбреют с твоей головы шелковистые волосы и выколют твои черные глаза. Они отрежут твой точеный нос и изящные уши, после чего провезут тебя на телеге по улицам города. Во время этого отвратительного спектакля тебя, искалеченную, покажут твоим очернителям, которые будут злорадствовать. Городской глашатай прошествует впереди тебя и, крича во всю глотку, будет зазывать всех поглазеть на обольстительную шлюху, которая сбила фараона с пути и поссорила его с собственным народом.

Таху говорил так, будто утолял дикую жажду мести, его глаза излучали устрашающий свет, но его слова не тронули Радопис, будто между ним и ее чувствами возникла преграда. Храня странное молчание, она смотрела на какой-то незримый предмет, затем пожала плечами с откровенным презрением. Гнев и негодование вспыхнули в его сердце при виде такой холодности и отстраненности. Гнев передался руке Таху, он крепко сжал руку Радопис, испытывая безудержное желание изо всех сил ударить ее по лицу, разнести его на кусочки, насладить свои глаза, когда оно станет безобразным и из всех пор и отверстий вырвутся струйки крови. Он долго смотрел на ее спокойное и безразличное лицо, не решаясь осуществить свое демоническое желание. Тут Радопис взглянула на него, но в ее глазах не осталось признаков жизни. Таху заволновался, горячность спала, на его лице появилось выражение испуга, будто его застали на месте преступления. Он ослабил хватку и издал тяжелый вздох.

— Я вижу, что тебя больше ничто уже не волнует, — сказал он.

Радопис слушала его, но вдруг произнесла:

— Нам следовало пойти за ними.

— Нет, не следовало, — сердито ответил Таху. — Мы оба больше никому не нужны. После сегодняшнего дня никто не хватится нас.

Наивно и спокойно она повторила:

— Она отняла его у меня, она отняла его у меня.

Таху догадался, что она имеет в виду царицу. Он пожал плечами и сказал:

— Ты завладела им, когда он был еще жив. Она вернула его себе мертвым.

Радопис странно посмотрела на Таху.

— Ты дурак, полный дурак. Разве ты не знаешь? Эта вероломная женщина убила фараона, чтобы снова заполучить его.

— Кто эта вероломная женщина?

— Царица. Это она выдала наш секрет и взбунтовала народ. Именно она убила моего повелителя.

Таху молча слушал ее, его уста собирались в издевательской, дьявольской ухмылке. Когда Радопис умолкла, он разразился сумасшедшим, жутким хохотом.

— Радопис, ты ошибаешься, — сказал Таху. — Царица не предавала и не убивала его.

Таху посмотрел Радопис в лицо и приблизился на шаг, она уставилась на него взором, полным оцепенения и недоумения, когда он продолжил:

— Если тебе так хочется узнать, кто изменник, то он стоит перед тобой. Радопис, это я изменник. Я предал фараона.

Его слова не произвели на Радопис того впечатления, которое он ожидал. Они даже не вывели ее из оцепенения. Радопис лишь чуть покачала головой из стороны в сторону, будто желая стряхнуть затянувшийся сон и безразличие. Таху охватил гнев, он грубо взял Радопис за плечи и стал отчаянно трясти ее.

— Проснись, — заорал он. — Разве ты не слышишь, что я говорю? Я — предатель. Таху — изменник. Я причина всех бед.

Тело Радопис неистово содрогнулось, она начала метаться и вырвалась из его рук. Она отстранилась на несколько шагов, посмотрела на его испуганное лицо, в ее глазах промелькнули страх и безумие. Его гнев и раздражение отступили, он почувствовал, как голову и тело охватила слабость. Глаза Таху помрачнели, он тихо и печально сказал:

— Я произношу эти зловещие слова столь искренне, ибо уже хорошо понимаю, что не принадлежу этому миру. Разорваны все узы, связывавшие меня с ним. Радопис, нет сомнений, что мое признание привело тебя в ужас, однако это правда. Мое сердце разбила отвратительная жестокость, мою душу терзают невыносимые муки с той самой безумной ночи, когда я навеки потерял тебя.

Таху умолк, чтобы дать своему встревоженному сердцу успокоиться, затем продолжил:

— Но я тешил себя надеждой, набрался терпения и смирился с неизбежным, решив выполнить свой долг до конца. Затем наступил тот день, когда ты вызвала меня в свой дворец, дабы убедиться в моей преданности. В тот день я утратил рассудок. Моя кровь закипела, меня охватило странное безумие. Безумие толкнуло меня в руки затаившегося врага, и я выдал ему наш секрет. Вот так верный командир стал подлым изменником и всадил своим товарищам нож в спину.

Таху отдался власти чувств, пока вспоминал свое предательство, его лицо искажали гримасы боли и горя. Его снова охватил гнев, и он жестоко посмотрел в ее испуганные глаза.

— Женщина, ты — источник порока и смерти. Твоя красота стала проклятием для всех, кто хоть раз видел тебя. Она истязала невинные сердца и принесла смерть во дворец, где кипела жизнь. Твоя красота потрясла древний и почитаемый трон, взбудоражила мирных людей и отравила благородное сердце. Воистину, твоя красота — воплощение зла и проклятия.

Таху умолк, хотя гнев все еще кипел в его душе. Видя, что ей больно и страшно, он почувствовал облегчение и удовольствие.

— Испытай мучительную боль и унижение, взгляни смерти в лицо. Никто из нас не должен жить. Я давно умер. От Таху не осталось ничего, кроме его славных, расписанных гербами военных форм. Что же касается того Таху, который участвовал в завоевании Нубии и чья храбрость на поле брани заслужила хвалу Пепи Второго, Таху, командира стражи Меренры Второго, его закадычного друга и советника, то его больше нет.

Таху быстро оглядел павильон, и на его лице промелькнуло выражение нестерпимой боли. Он больше не мог вынести удушающей тишины и Радопис, застывшей подобно безжизненной, но прекрасной статуе. Он глубоко вздохнул, подавляя чувство горечи и отвращения.