Фараон и наложница - Нагиб Махфуз

Софхатеп услышал шаги позади себя. Он обернулся и увидел фараона, тот стоял в дверях балкона в форме главнокомандующего. Голову фараона венчала двойная корона Египта. Его глаза злобно сверкали, лицо исказил гнев. Он зло сказал:

— Не успели мы и шага сделать, как нас окружили.

— Мой повелитель, этот дворец — неприступная крепость, его защищают несгибаемые воины. Жрецы будут окончательно сокрушены.

Фараон застыл на месте. Первый министр отступил назад и встал позади фараона. Храня скорбное молчание, оба смотрели на толпы бесчисленных людей, устремившихся к дворцу, словно дикие звери, и угрожающе размахивавших оружием. Слышались их похожие на гром голоса:

— Трон принадлежит Нитокрис! Долой беспутного фараона!

Лучники стражи фараона, стоявшие на башнях, выпустили стрелы и насмерть поразили цели. Толпа ответила на это градом камней, чурбанов и стрел.

Фараон кивнул головой и сказал:

— Браво, браво, вот хищный народ явился свергнуть беспутного фараона. К чему этот гнев? К чему этот бунт? К чему размахивать оружием? Неужели вы и в самом деле хотите пронзить им мое сердце? Молодцы, молодцы! Это зрелище стоит навеки запечатлеть на стенах дворца. Браво, о народ Египта.

Стража оборонялась отчаянно и храбро, осыпая нападавших градом стрел. Стоило одному из стражников пасть замертво, как другой вставал на его место, бросая вызов смерти, а командиры верхом скакали вдоль стен и руководили сражением.

Глядя на эти трагичные сцены, фараон услышал позади себя голос, который он знал слишком хорошо.

— Мой повелитель.

Он тут же обернулся и с изумлением увидел стоявшую в двух шагах от него царицу.

— Нитокрис?! — удивленно воскликнул он.

Голосом, исполненным печали, царица произнесла:

— Да, мой повелитель. Мой слух раздирали скверные выкрики, каких Долина Нила никогда не слышала, и я поспешила к тебе, дабы подтвердить свою верность и разделить твою судьбу.

При этих словах она опустилась на колени и склонила голову. Софхатеп удалился. Фараон взял Нитокрис за руки, поднял ее и глазами полными изумления уставился на нее. Фараон не видел ее с того дня, как она явилась к нему, а он упрекнул ее самым жестоким образом. Он был глубоко уязвлен и смутился, однако крики толпы и сражающихся людей вернули его к действительности.

— Благодарю тебя, сестра, — сказал он. — Пойдем взглянем на мой народ. Он явился пожелать мне счастливого праздника.

Царица опустила глаза и с горечью в голосе продолжила:

— Их уста изрекают ужасающие богохульства.

Злая ирония фараона сменилась безудержной яростью. С полным отвращением он произнес:

— Безумная страна, удушливая атмосфера, запятнанные души, измена. Вероломство и предательство.

При упоминании слова «измена» глаза царицы застыли в ужасе, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание, а волосы на затылке встали дыбом.

Неужели то, что толпа выкрикивала ее имя, породило сомнения? Неужели фараон в отместку начнет обвинять ее, ведь она всем сердцем переживала его беды, сама пришла к нему, а он стал оскорблять и непочтительно говорить с ней? Такая мысль сама по себе ранила царицу в самое сердце.

— Как жаль, мой повелитель. Я ничего не смогу предпринять, кроме как разделить твою участь. Мне остается лишь гадать, кто стал предателем и как свершилась измена.

— Предатель — тот гонец, кому я доверил свое письмо. Он передал его в руки врага.

Удивившись, царица сказала:

— Мне неведомо ни о письме, ни о гонце. Пожалуй, уже поздно рассказывать мне об этом. Я хочу лишь одного — встать рядом с тобой перед народом, выкрикивающим мое имя, дабы он узнал, что я верна мужу и выступаю против тех, кто проявляет враждебность к тебе.

— Благодарю тебя, маленькая сестричка. Однако из этого ничего не получится. Мне остается лишь умереть с достоинством.

Затем фараон взял ее за руку и повел в комнату, где предавался размышлениям, отодвинул занавеску, опущенную на дверь. Они оба вошли в роскошное помещение. В нем самое заметное место занимала ниша, высеченная в стене. Там стояли статуи прежнего фараона и царицы. Царские отпрыски подошли к статуям своих родителей, безмолвно и покорно встали перед ними, глядя на них печальными глазами. Фараон подавленно спросил:

— Что ты обо мне думаешь?

Он умолк, будто дожидаясь ответа. Беспокойство снова охватило фараона, и он разозлился на себя, затем его взор остановился на статуе отца.

— Ты передал мне великое царство и древнюю славу, — произнес он. — И как я распорядился ими? Едва минул год, как я успел воцариться на троне, а надо мной уже нависла гибель. Увы, я позволил растоптать свой трон всем без исключения, а мое имя склоняет всякий язык. Я заслужил себе имя, каким прежде не называли ни одного моего предка: беспутный фараон.

Юный фараон опустил голову в растерянной задумчивости, он мрачным взором уставился в пол, затем снова взглянул на статую отца и пробормотал:

— Может быть, в моей жизни ты обнаружишь много унизительного для себя, однако моя смерть не опозорит тебя.

Он повернулся к царице и спросил:

— Нитокрис, ты простишь мой проступок?

Она уже не смогла выдержать, из ее глаз хлынули слезы.

— В этот час я забыла обо всех своих бедах.

Он был глубоко взволнован и сказал:

— Нитокрис, я причинил тебе зло, я посмел ранить твою гордость. Я был несправедлив к тебе, моя глупость создаст тебе легенду, которой будут внимать с удивлением и неверием. Как это произошло? Мог ли я изменить течение своей жизни? Жизнь погубила меня, мною завладело слепящее безумие. Даже в этот час я не способен выразить сожаление. Как трагично, что ум может разобраться в нас и наших смешных глупостях, но все же не может ничего исправить. Тебе доводилось видеть что-либо похожее на эту жестокую и беспощадную трагедию, выпавшую на мою долю? Даже в этом случае люди извлекут из нее пользу лишь в риторике. Безумие не исчезнет, пока живы люди. Нет, даже если бы мне было суждено начать жизнь заново, я бы снова ошибся и погиб. Сестра, мне все ужасно надоело. Какой смысл тешить себя надеждами? Лучше будет, если я ускорю конец.

На его лице появилось выражение решимости и безразличия. Она изумленно и с тревогой в голосе спросила его:

— Какой конец, мой повелитель?

Фараон торжественно ответил:

— Я ведь не жалкий выродок. Я не забыл о своем долге. Какой смысл бороться? Все верные мне люди падут перед врагом, превосходящим число листьев на деревьях, и моя очередь обязательно настанет, когда тысячи воинов и верных мне людей погибнут. Я не робкий трус, кто хватается за слабый проблеск надежды, отчаянно не желает расстаться с жизнью. Я остановлю кровопролитие и сам предстану перед толпой.