Девять девяностых - Анна Матвеева

— Ты всё там же работаешь? — спрашивает Олень, хотя они весь год общаются в скайпе и все новости — на виду.

Ада работает всё там же — у них с Татианой крошечное туристическое агентство. Два человека, полкомнаты, один компьютер.

Интересно, сегодня она тоже об этом спросит?

Олень никогда не останавливается у Ады с Аделем — терпеть не может чужой быт. (А раньше так хорошо отдыхала в холодильнике на Дружининской!)

Дружининскую давно отменили, точнее, обменяли. Живут на Жукова и строят дом в Рассохе. У них двое детей, мальчики — Никита и Лев.

Никиту Олень однажды привезла в Париж — Ада была с ними в Диснейленде, парке «Астерикс» и галерее эволюции в Ботаническом саду. Мальчик — как фарфоровый, бело-розовый, с голубыми глазками. Если бы у Ады был такой мальчик, она бы целыми днями его разглядывала, как картину. А Олень всё покрикивала да командовала. В парке Никита попросил игрушку — плюшевого Обеликса, мать отказала: дорого. Ада незаметно вернулась, купила:

— Пусть будет подарок от меня.

— Ну ладно, — мотнула плечом Олень. — Если ты настаиваешь. Держи, вот твой Обелиск!

— Спасибо, тетя Адель! — расцвел мальчик. Стал совсем как мейсенский фарфор. А потом уже в вагоне «эруэр» уточнил:

— Обелиск на площади Согласия, мама. А это — Обеликс.

— Странно, — заметила Олень, — ребенок мой, а поправляет всех прямо как ты, Адка.

…Она перешла через дорогу, пожалела, что нет времени — можно было бы посмотреть новую выставку в музее. Олень ни за что не пойдет, ее и в Помпиду не затащишь.

Вот она, Олень, за столиком, машет рукой! Какая… русская! Яркая помада, волосы, даже духи крепкие, как освежитель воздуха.

Однажды Олень рассказывала о своем романе с женатым мужчиной. Он был таким капризным, что Олень повсюду таскала с собой освежитель воздуха — даже в гостиницу, на свидание. Чтобы не оскорбить его грубым запахом.

Ада в ответ — другую историю. Вела недавно экскурсию у русской группы, и одна тетка показалась ей ужасно знакомой. Недовольная такая, вздыхала, томилась, сверлила взглядом часики. Ада смотрела на нее и так и сяк, потом наконец вытянула из памяти имя — Елена! Золотые зубы исчезли, как страшный сон, выглядела чуть ли не моложе Ады — жаль, что к лицу прилипла недовольная гримаса. Елена Аду не узнала, и слава Богу. А вечером подала распечатку из интернета: «Проверьте, здесь часы работы правильные?» Опять в Лувр собралась. Ниже распечатанного текста от руки была сделана приписка — «пятнадцать минут хотьбы от гостиницы».

— Пятнадцать минут хотьбы! — хохотала Олень. — Лучшее в мире описание секса.

Что они скажут друг другу сегодня?

Фуа-гра смело подали с укропом и сырой морковью, камбалу — с кишем из шпината и капусты под сырной корочкой, а на десерт принесли пьяную, крепко выпившую грушу с мороженым и черносмородиновым муссом. Под белой тугой салфеткой — булочки неприличной формы.

А за окнами — дождь, Башня, красные коробочки лифтов ездят вверх-вниз.

— Помнишь, в девяностых шел такой сериал — «Элен и ребята»? — спросила Олень.

— Не помню, — сказала Ада. — Я тогда чаще в кино бывала, чем у телика.

— А я смотрела и видела тебя, Адка. Как ты там живешь, ешь круассаны, бормочешь по-французски… Вот скажи, ты ни разу не пожалела, что уехала?..

За окнами — парижские дома, серая черепица, как грозовое небо.

— Давай выйдем на крышу. Дождь, кажется, кончился.

Олень всё равно раскрыла зонт. На крыше с зонтиком, как Мэри Поппинс. Она уже забыла про свой вопрос, вовсю щебечет про детей. Лев смешно коверкает слова. Даже поправлять жаль! Недавно выяснилось, он всерьез считает, что есть такие страны — Виталия, Виспания и Вавстрия.

— Потому что мы с Алешей постоянно говорим: поедем в Италию, а бабушка была в Испании, а дедушка — в Австрии.

Екатеринбург разлетелся по всему миру.

Как будто кто-то взял и грохнул копилку с монетами — куда какая закатилась.

— А вот она мне всё равно не нравится, — говорит Олень, кивая в сторону Башни. Отсюда, с крыши, Башня выглядит неожиданно хрупкой. И так послушно, кротко отражается в лужах.

— Я никогда не жалела, — невпопад отвечает Ада.

«И никого», — под нос себе шепчет Олень.

Город-герой

Города как люди — с кем-то просто не складывается. Никто не виноват, ни ты, ни город. Ада много раз бывала в Нью-Йорке, ездила с Татианой и Шарлотт на распродажи в Лондон и в гости к Паскалю — в Берлин. Паскаль вырос в красивого блондина, чуточку более полного и кудрявого, чем хотелось бы. Мадам Наташа еще целый год после свадьбы Ады с Аделем норовила пристроить ей свои старые наряды — но потом открыла для себя Красный Крест. Дельфин живет в Канкале, работает в малюсенькой гостинице — она растолстела и обабилась, но совершенно точно не употребляет. Надя умерла от рака, Марк так больше и не женился.

Кажется, ничего не меняется — но при этом меняется всё.

На улице Ришелье была замечательная булочная — держал ее суровый бретонский мужчина, седой и косматый, как Зевс. Насколько он был суровым, настолько же нежными были его багеты и сладкими — марципановые свинки с начинкой из шоколадного теста.

Ада ходила к бретонцу многие годы, и всякий раз он встречал ее в одной и той же синей майке, выпачканной мукой.

А потом она почему-то перестала приходить сюда за хлебом, вспомнила про бретонца только через год. И как в стену уткнулась. Нет больше булочной, марципановые свинки живут только в мыслях.

В Екатеринбурге, если верить новостям из интернет-программы Олень, всё меняется еще быстрее. Открываются и закрываются рестораны, расцветают и догорают бизнесы, иногда — как в девяностых — бесследно исчезают люди.

Ада смотрит программу Олени, не отрываясь, каждый день.

Пытается собрать из нее Екатеринбург — по секундам.

Это — город-герой, о котором читаешь, но при встрече не можешь узнать.

У Ады мечта — вернуться, и когда-нибудь она обязательно это сделает. Вот увидите.

Адель миллион раз просил: давай поедем в город твоего детства!

С трудом согласился на подмену — Москва, Санкт-Петербург и Золотое кольцо в придачу.

Вытерпела и Питер, и Москву с кольцом на пальце.

— А у нас смотреть нечего.

Того Екатеринбурга по имени Свердловск всё равно больше не существует.

Но, пока Ада не увидела этого собственными глазами, имеет право сомневаться.

Точно так же она не поехала после смерти бабушки в город Орск (Оренбургской обл. — так нужно было писать на конвертах). Она не видела проданный чужим людям дом, где всё еще витают тени детских игр маленькой Ады, такие вот «лезомбр». Не слышала, как рубят старую яблоню, на ветках которой она сидела с книгой «Три мушкетера» издательства «Жазушы». Не знала, что отдали соседям — той самой тете Лене, что протягивала поверх забора плитку гематогена, — письменный стол. За этим столом Ада обводила через папину копирку мушкетерский плащ с книжной иллюстрации. Прятала монеты под бумагу — и штриховала их карандашом. А гематоген бабушка есть не разрешала — она была верующая. И Ада со слезами сдавала ей кровавый батончик.

Она не видела, не слышала, не знала того, как исчезают — одно за другим — вещественные свидетельства ее детства. А значит, они могут всё еще существовать.

Может, бабушка всё еще живет в том доме на улице Электриков — просто Ада никак не может выкроить время и написать письмо старушке. В детстве мама заставляла ее писать бабушке каждый месяц — и она гнала строчки, как рифмоплет, переписывая оценки из табеля.

Вот так и с Екатеринбургом.

Ада не едет — и всё в нем остается таким, каким было в девяностых.

А в новостях — мало ли что там показывают.

Если подумать хорошо, то Париж из юной мечты в точности похож на потерянный Екатеринбург из прошлого. В реальности не существует ни того, ни другого.

Ада идет по мосту, думает — остров Сите́, сайт, место. Два дома в конце площади Дофина, которые писал Моруа: «Они из розового кирпича и тесаных белых камней, очень простые, но такие французские, что во время войны, вдали от моей страны, я мечтал о них каждую ночь как о символе всего того, что потерял».

Два дома у екатерининских «столбов», на улице Декабристов ничем не похожи на розовых близнецов Сите́.

Да и вообще у Парижа и Екатеринбурга крайне мало общего. Разве что любовь к металлу. Все эти оградки, балконы. Башня и Каслинский павильон.

В ресторане на левом берегу японские девочки щебечут, как птички, а едят — бесшумно. Крабы на дне аквариума, словно тощие руки, бессильно скребут песок. И голые ветви каштанов — как объеденные кисти винограда. Русская официантка за тысячи километров отсюда перечисляет ассортимент блюд с таким убитым видом, как будто это не блюда, а ее личные претензии к мирозданию.