Валерочка - Ирина Денежкина

Ирина Денежкина

Валерочка

для гнома

…Лица у всех были радостные, промытые, оттенённые чистыми ни разу не надетыми за смену рубашками. Ребята пихались локтями, смеялись через край от возникшей вдруг всеобщей привязанности. Олеся смотрела на все эти красивые лица, искала глазами что-то, но не могла уловить, что. Вроде бы всё как надо. Наверное, на вокзале всегда появляется чувство ожидания – неважно чего.

Вот Кудрявость – смеётся, тряся кудрями. Дынин – обнимается с Кларой и Пузатым и орёт на весь перрон какую-то песню. Олеся прислушалась – «…А на дереве болтается наш дворник Степан, будет холодно ему – мы сошьём ему саван…» Мдя…

Вдруг среди шумных и радостных лиц Олеся увидела – сначала полуоткрытые губы ромбиком с заячьими зубами, потом солнечный сноп упёрся в очки, прошёл сквозь них не отражаясь, чёрный мокрый ёжик дыбился на маленькой голове.

Валерочка протиснулся к ней – потный и взъерошенный, молча взял за рукав.

Лидия тогда сказала:

– Посмотрите: Валерочка подстригся, не то, что некоторые! Сразу заметна аккуратность!

«Вале-е-ерочка,» – прокатилось по рядам. Ребята выглядывали из шеренг, одни хихикали добродушно, другие не совсем, но было ясно: теперь он для них «Валерочка» навечно.

В поезд садились более-менее организованно, Лидия пересчитывала по головам, мамы утирали слёзы и местами тушь, папы жали руки, хлопали по спине, желали «не подкачать».

Малышня прилипла к окнам, сдвинув бровки и крича: «Мама, пока!» Старшие прогуливались по дорожкам из полотенец, присматривались друг к другу, торопили время. Стасик Галкин кривил губы и тихо плакал, и уже не хотел ни в какой лагерь, и на загадочное «море» было ему наплевать.

Лидия незаметно взяла его за руку, подвела к окну, шепнула: «Будем писать маме письма. Привезём ей ракушку красивую, ох как она обрадуется!». Стас поскрёб нос и неуверенно махнул в сторону перрона. Согласился.

Колёса лязгнули, покатились, уплыли назад родители, перрон, станция. Дети всё ещё толклись в коридоре, глядели «в последний раз» на город, потом появились кусты и деревья – и так и пошло: кусты и деревья, кусты и деревья. Разошлись по купе.

Олеся переоделась, запихала сумку под лавку. Вежливо поулыбалась трём девочкам на соседних полках. Те тоже вежливо улыбались, смотрели с испугом. Потом перезнакомились. Олеся вышла из купе, прислонилась к поручню. Перед глазами побежали деревья, то падая вниз, то взлетая вверх. Солнце мигало сквозь листья. Стасик Галкин стоял у соседнего окна и глядел в штору.

Колёса мерно стучали, пахло нагретыми рельсами и китайской лапшой. Зашуршала дверь купе.

Стасик обернулся. Олеся услышала:«Я уебу любое чмо, любую шавкупоставлю раком всех любителей иглы и травки.Я всегда верну обратнолюбой косорез в мой адрес.Моя жизнь: спортзал, секс и молоко.Ни одна сука не назовёт меня щенком.А ты, тварь, пропахшая вином и табаком,один на один со мной выйди, я уебу тебя легко!…»

Голос принадлежал мальчишке лет тринадцати, он сидел, махая руками, напряжённо сосредоточив взгляд. Рядом слушали ещё два мальчика – постарше. Один в спортивных штанах, голый по пояс, с золотой цепочкой, с волосами стоящими торчком и веснушчатым лицом. Другой – кудрявый, в футболке больше на два размера, чем надо, в таких же джинсах.

Все трое дружно повернули головы в сторону Олеси, когда она подошла к двери. Подошла с таким интересом на лице, что на нём уже не хватало места для смущения. Из-за её локтя выглядывал Стасик. Видимо, он был в этом купе четвёртым.

– Привет, – сказала Олеся.

– Привет, – ответил кудрявый. Тринадцатилетний смотрел враждебно: стеснялся, что Олеся застала его в момент вдохновения.

– Извините, – сказала ему Олеся. – Я услышала, мне стало интересно.

Мальчик оттаял. Во взгляде появилось самодовольство.

– А что интересного? – важно спросил он.

…Тринадцатилетнего звали Игнат. У Игната просвечивали уши и походили на приставленные к голове детские ладошки. Светлые волосы были острижены ёжиком, но не держались и голова казалась покрытой приглаженным пухом. На губе – болячка. Игнат её постоянно трогал, шумно дёргая носом.

Того, который с цепочкой звали Тарас. «Имена-то одно другого лучше, в словаре их откопали что ли?» – усмехнулась про себя Олеся. И совсем не удивилась, когда кудрявый протянул руку и представился:

– Иннокентий.

– Кудрявость номер один, – хохотнул Тарас.

– Ты будешь с нами в карты? – спросил Кудрявость.

Олеся догадалась, что Кудрявость и Тарас – знакомы давно, а Игнат также как и она едет в лагерь и познакомился с ними только что. Кудрявость и Тарас, видимо, не имели привычки под названием «против кого будем дружить». Понимали выгодность своего положения. И королевским жестом приглашали в компанию.

Олеся согласилась на карты. Кудрявость ей понравился. И Игнат. И Тарас тоже. Очаровывать их она не собиралась, понимая, что короткая стрижка «общипанного воробья», тонкие очки, полноватая фигура – это не то, с чем можно ходить на свидания.

В купе протиснулся Стасик, на щеках ещё не высохли мокрые дорожки. Кудрявость неожиданно даже для себя самого поднял его и посадил на колени со словами:

– Кто будет обижать – скажи!

– Скажу, – пообещал Стасик.

Когда Олеся вернулась в купе, девочки уже подружились и готовились к коллективному обеду. Выложили на столик лапшу, мокрые помидоры, копчёную курицу, колбасу и печенье. Радостно встрепенулись, увидев Олесю. Олеся порылась в сумке, добавила к яствам ветку бананов, бутылку «Спрайта» и хлеб.

Вечером к туалету потянулись вереницы ребят с полотенцами и зубными щётками. Лидия проверила, у всех ли есть постельное бельё, велела взять одеяла и не выходить в коридор без необходимости, не бегать, не шуметь, не курить.

Поезд мерно стучал колёсами, от наволочки и простыни пахло прохладной свежестью. Олеся лежала на верхней полке, смотрела на пролетающие в окне огни. Девочки спали. У Олеси в животе сладко ныло от купейного уюта, от стука колёс и запаха шпал. Тускло горела лампочка над окном. На потолке фломастером было выведено: «Лара и Таня здесь ехали домой».

Олеся тихонько встала, на цыпочках отодвинула тяжёлую дверь. В коридоре было пусто, покачивались занавески. Указания Лидии выполнялись: дети попались на редкость покладистыми. По путёвкам здесь ехали сыновья и дочки работников завода, довольно обеспеченные дети и поэтому добродушные ко всему. Олеся испугалась, что сейчас покажется Лидия или проводник и отправит её спать. Поэтому она быстро прокралась в тамбур.

В тамбуре пахло сигаретным дымом, железом и было холодно. Олеся вздрогнула. Она была здесь не одна: невысокий мальчик шагнул к ней от стены.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

Мальчик был в короткой чёрной курточке, с наголо стриженной головой и в очках. Такой же «четырёхглазый», как и Олеся.

– Не спится? – поинтересовался он.

– Тебе тоже? – вопросом на вопрос ответила Олеся.

– Люблю тамбуры, – сказал мальчик. – В них трясёт, дует и всё время курят. А в купе – как дома. Теряется удовольствие езды.

– Ничего не теряется, – поёжилась Олеся. – В купе лучше. Двухъярусная кровать и постоянно меняющийся вид в окне. И тоже трясёт.

– Может и так, – легко согласился мальчик.

Повисло молчание, разбиваемое стуком колёс.

– Ты тоже в лагерь едешь? – спросила Олеся.

– Да, – коротко ответил он.

– А как тебя зовут?

– Валерий.

Даже не поинтересовался, как зовут Олесю. Её это задело. «Подумаешь!» – фыркнула она про себя.

Не обращая внимания на Олесин набыченный вид, Валера достал из кармана целлулоидный теннисный шарик. Шарик молочно светился в темноте.

– Смотри.

Олеся поджала губы, но всё-таки глянула искоса. Валера поцокал шариком по полу, потом размахнулся и швырнул в окно. Шарик пролетел в оконный проём, Олеся вздрогнула от неожиданности. Зачем выбросил?

А Валера широко улыбнулся, открыв заячьи зубы, сощурив глаза с куцыми ресницами. Олеся нахмурила брови. Выбросил и радуется. Странный мальчик.

– Потрогай, – сказал он.

– Что? – не поняла Олеся.

– Стекло.

– Какое?

Валера взял её руку, приложил к оконному проёму, в котором минуту назад исчез шарик. Рука оперлась на холодное стекло. Олеся провела ладонью вверх-вниз, стекло прочно сидело в резиновой раме.

– А где шарик? – тупо спросила она.

– Нету, – радостно ответил Валера.

Ночью Олесе снилась всякая ерунда: будто мама складывала ей в сумку вещи, потом книги с полок, потом аквариум и приговаривала: «Смотри, одевайся теплее! Ешь фрукты! Сырую воду не пей!»

Лидия прошла по всем купе, строго предупредила не баловаться и собраться. Одеться и выбросить в урну объедки и промасленную бумагу.

Через час поезд остановился на станции и ребята, галдя, потянулись на выход. Кудрявость и Игнат тащили Олесин чемодан на колёсиках, а Тарас тащил Стаса и его рюкзак. Лидия нервничала, но вида старалась не подать. Она громогласным голосом приказала строиться в колонны – и вновь заводские дети послушались, не стали бегать по перрону и кричать, как бывало у Лидии в прошлые заезды. Она погрузила их в два автобуса, оставила в одном за старшего Клару Петрову – строгую ответственную девочку четырнадцати лет с тугими косами и серьгой в носу. Серьга не мешала ей быть ответственной и хорошо учиться. Клару неизменно назначали на ответственные посты: сначала в садике она была главной санитаркой и проверяла помыли дети перед едой руки или нет. В школе она выступала на всех праздничных концертах и училась лучше всех. Её назначили редактором стенгазеты и Клара познала силу печатного слова: школьники становились плохими или хорошими не потому, что вели себя плохо или хорошо, а потому что об этом было написано. И заголовок – фломастером. К ней подлизывались и хотели дружить. Но Клара старалась быть справедливой и, наверное, поэтому даже главный «босс» их девятого «В» Тарас Еремеев не бздел и признавал её авторитет.