Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли - Ханна Арендт

у родителей и попросту индоктринировали их. В политике воспитание не может играть никакой роли, поскольку в политической сфере мы всегда имеем дело с теми, кто уже воспитан. Тот, кто хочет воспитывать взрослых людей, на самом деле хочет их опекать и препятствовать им заниматься политикой. Поскольку невозможно воспитывать взрослых, в политике слово «воспитание» звучит зловеще: воспитателем прикидывается тот, кто хочет принудить и боится прибегнуть к насилию. Тот, кто всерьез намерен установить новый политический порядок путем воспитания, а значит, не прибегая ни к насилию и принуждению, ни к убеждению, будет вынужден прийти к страшному платоновскому выводу, что, готовясь основать государство, надо выпроводить вон всех старших. Но на самом деле детей, из которых хотят воспитать граждан утопического завтра, тоже лишают их будущей роли в жизни политического организма, потому что для тех, кто нов, все, что бы ни предложил им мир взрослых, с необходимостью старее их самих. Сама природа человеческой обусловленности такова, что каждое новое поколение растет, попадая в старый мир, а потому подготовить вновь прибывших к некоему новому миру означает лишь вырвать у них их рук их собственный шанс начать новое.

Так вот, в Америке ничего подобного нет и в помине, и именно поэтому так трудно правильно судить об этих вопросах здесь. Та политическая роль, какую воспитание на самом деле играет в стране иммиграции, тот факт, что посредством школ не просто американизируются дети, но и оказывается воздействие на родителей, что тем самым людей здесь действительно отделяют от старого мира и вводят в некий новый, – все это способствует иллюзии, будто посредством воспитания здесь строится новый мир. На самом деле все, естественно, обстоит иначе. Мир, в который вводят детей (в том числе и в Америке), – это старый, т. е. уже существующий мир, изготовленный живыми и умершими, и новый только для вновь пришедших в него через рождение или в результате иммиграции. Но здесь эта иллюзия сильнее, чем реальность, потому что она напрямую восходит к основополагающему опыту американца – опыту, говорящему, что можно основать новый мир, причем полностью осознавая непрерывность истории. Ведь понятие «Новый Свет» получает свой смысл от Старого Света, который люди при всем их преклонении перед ним отвергли политически, поскольку не нашли иного средства от бедности и кабалы.

Однако в том, что касается самого воспитания, эта иллюзия, проистекающая из пафоса нового, имела самые серьезные последствия только в нашей стране. Прежде всего она дала целому набору современных теорий воспитания, первоначально возникших в Центральной Европе и поражающих невероятным смешением смысла и бессмыслицы, возможность осуществить под вывеской «progressive education», прогрессивного воспитания, радикальнейшую революцию всей воспитательной системы. То, что в Европе осталось экспериментом, было опробовано в отдельных школах и интернатах, а потом отчасти внедрено в более ощутимом масштабе, в Америке, примерно двадцать пять лет назад, словно за считанные дни опрокинуло все традиции и испытанные методики обучения. Я не хочу описывать здесь все это в деталях и оставляю без рассмотрения частные школы и особенно римско-католическую систему церковно-приходских школ. Важно то, что во имя каких-то теорий, неважно, плохих или хороших, были попросту отброшены все правила здравого смысла. А такое событие всегда имеет очень серьезное и пагубное значение, особенно в стране, которая в политической сфере в такой большой степени полагается на свой common sense. Везде, где здравый смысл не справляется с публичными вопросами или отказывается на них отвечать, мы имеем дело с кризисом; ибо здравый смысл есть, собственно, то самое общее чувство, посредством которого мы входим в некий общий всем нам мир и с помощью которого мы в нем передвигаемся. Утрата в современный век здравого смысла – вернейший признак современного кризиса. Каждый кризис губит какую-то частицу мира, нечто общее нам всем. Сбои общего чувства показывают, подобно веточке лозоходца, где именно случилась такая гибель.

В любом случае ответ на вопрос, почему Джонни не может научиться читать, или на более общий вопрос, почему учебные стандарты средней американской школы остаются настолько ниже средних стандартов, по сути, во всех странах Европы, состоит, к сожалению, не в том, что эта страна совсем молода и еще не достигла стандартов Старого Света, а, наоборот, в том, что в данной конкретной сфере она самая «прогрессивная» и современная страна на свете. Это верно в двух смыслах: нигде больше новейшие проблемы массового общества не приобрели такую остроту для сферы воспитания, и нигде больше люди не подчинились столь некритично новейшим теориям из области педагогики. Таким образом, с одной стороны, кризис воспитания в Америке – это объявление банкротства «progressive education», а с другой стороны, его очень трудно преодолеть, потому что он возник в условиях массового общества и его запросов.

В этой связи мы должны вспомнить еще об одном, более общем факторе, который хотя и не вызвал кризиса, однако необычайно его обострил: я говорю о той уникальной роли, какую в американской жизни играет и всегда играло понятие равенства. Под ним понимается нечто гораздо большее, чем равенство перед законом, больше, чем выравнивание классовых различий, и даже чем равенство, выраженное в так называемом «equality of opportunity»[161], хотя к нашей теме оно имеет более прямое отношение, так как в американском понимании право на воспитание относится к неотъемлемым гражданским правам. Это последнее оказало определяющее влияние на формальную структуру школьной системы, в которой средняя школа в европейском смысле имеется только в исключительных случаях. Поскольку обязательное школьное обучение продолжается до 16 лет, каждый ребенок должен посещать high-school, которая в конечном итоге представляет собой своего рода дополнение к начальной школе. Это отсутствие средней школы ведет к тому, что начать готовиться к высшему образованию можно только в college, учебный план которого, как следствие, хронически перегружен, что, в свою очередь, плохо сказывается на проделываемой там работе.

На первый взгляд можно подумать, что эта аномалия коренится в самой сущности массового общества, где воспитание перестало быть привилегией состоятельных классов. Если взглянуть на Англию, где, как известно, в последние годы средние школы стали точно так же открыты для всех классов населения, можно понять, что дело не в этом. Ибо там начальное обучение попросту стали завершать тем самым жутким экзаменом, сдаваемым на одиннадцатом году жизни, по результатам которого около 10 % школьников отбирают как годных для следующей ступени обучения. Столь жесткий отбор встретил возражения даже в Англии; в Америке же он был бы решительно невозможен. Ибо в Англии цель не в чем ином, как в «меритократии», в том,