Деревянный каземат - Сергей Дубянский

Я не знаю, что их связывало с моим отцом – они не подходили друг другу, ни по возрасту, ни по интересам. Петер даже не сделал ни одного его портрета, но, как ни странно, они дружили. Когда Петер уехал, они и то, переписывались.

В Антверпен он вернулся через девять лет, когда тяжело заболела его мать; вернулся известным живописцем, поработавшим в Риме и Венеции. Тогда я и влюбилась в него. Правда, он к тому времени успел жениться на Изабелле Брант, и встречались мы от случая к случаю, когда он заходил к отцу.

У него родилась дочь, потом сын, но, наверное, и я была ему не безразлична, только не понимала этого и не решалась сделать первый шаг. Не зря же он написал четыре моих портрета!.. Один – в костюме пастушки; второй – мой любимый, в шляпе с пером, который хранится в Лондонской галерее; потом есть еще «Увенчание Дианы», написанное для каминного зала дворца герцогов Оранских. Там он изобразил меня справа от богини… Если б я тогда знала все, что знаю сейчас, то Изабелла не была б мне преградой, но в то время я только вздыхала в углу и давилась своими чувствами.

Потом Изабелла умерла. Петеру было пятьдесят, а мне – тридцать. Писать к тому времени он стал гораздо меньше – на него работали ученики, которым он лишь набрасывал контуры, а они заполняли их красками. Он купил три роскошных дома в Антверпене, и занимался дипломатией, улаживая отношения между Испанией и Нидерландами.

Я думала, что наконец-то мы сможем быть вместе, но он женился на моей сестре, Елене. Я и в кошмарном сне не могла такого представить! Этой соплячке тогда исполнилось шестнадцать. Представляешь, а ему пятьдесят три!.. Там и глянуть-то не на что, по большому счету! Если будешь когда-нибудь в Мюнхене, зайди в государственное собрание картин. Ее портрет хранится там…

– А сейчас она… существует? – опасливо спросила Аревик.

– Понятия не имею! И, вообще, я не желаю с ней встречаться. Пампушка эдакая!.. Морда – по циркулю, глазки маленькие… Я ж помню, сколько она жрала… зато как несла себя! Я-то была, и красивее, и умнее, только не смогла правильно себя подать. Вот тогда я пришла к выводу, что не стоит ждать от мужчины признания твоих достоинств – надо в первую очередь самой признать их, и сразу найдутся нужные мужчины. Знаешь, так и получается – не ты должна быть их достойна, а они тебя!..

– Наверное, я не готова понять этого…

– Потому что еще глупая, – Аня встала и снова подошла к окну, – хочешь, расскажу тебе о мужчинах?.. Это древние мудрости, но в людях ничего не меняется, и это здорово облегчает жизнь таким, как мы. Рассказать?

– Ой, конечно! – Аревик почувствовала, как тревожные мысли о завтрашнем дне вытесняются сказками и столь похожими на них, чужими переживаниями.

– Тогда усвой самое важное: мужчина – всего лишь инструмент, а как бы не дорожила ты своей самой удобной кастрюлькой, ее нельзя любить. Но относиться к ней нужно бережно. А чтоб относиться бережно, надо внимательно прочитать «Инструкцию по эксплуатации» и безоговорочно следовать ей. Ты меня понимаешь?

– Но ведь любовь – это чувство…

– С таким подходом, – перебила Аня, – любовь превращается в страдание, а на самом деле, любовь – это удовольствие; забава, если хочешь. Так вот, глава первая называется «Описание прибора». Итак, во что верит мужчина?

– Не знаю, – пролепетала Аревик.

– А я тебя и не спрашиваю. Он верит в свою уникальность; наиболее ценно для него – быть единственным и неповторимым. Конечно, ничего уникального в мужчинах нет, и они примитивны, как тараканы, но ты никогда не должна показывать, что знаешь об этом. Второе – к чему стремится мужчина? К власти. А чего он не приемлет? Скуки. Поэтому сначала добавь в воду благовоний, а потом плюнь туда, как говорили древние – чем больше перепады эмоций, тем сильнее желание.

Аревик честно напрягала сознание, пытаясь вникнуть в абстрактные определения, и даже, вроде, получалось, но она никак не могла применить их к себе.

– Это все только на первый взгляд кажется сложным, – Аня будто читала ее мысли, – так же, как, например, обмануть мужчину. Но, как всякое неполноценное существо, он падок на лесть. Говори о нем только в превосходной степени, а когда уже не сможешь изобретать достоинства – молчи и слушай. Умей молчать, когда говорит мужчина – так ты узнаешь, о чем думает он, ведь он привык говорить только о себе, любимом. Молчание и внимание – вот, то, что ему нужно от тебя, поэтому главное, умей скрывать наличие у тебя ума и гордости.

– Мне никогда не понять всего этого, – призналась Аревик, смиряясь с участью нерадивой ученицы.

– Ладно, – Аня вздохнула, – конечно, нельзя первокласснику преподавать высшую математику. Но запомни хотя бы последнее, что здорово облегчит твою жизнь – если ты не можешь завоевать данного конкретного мужчину, то зачем он тебе нужен? А теперь давай спать, завтра у нас тяжелый день, – она задернула штору и пристроилась на своей половине дивана.

– Спокойной ночи, – Аревик повернулась на бок и вновь в голове замелькали люди в милицейской форме, запирающие ее в камеру, а она пытается бежать, вся в слезах… только куда?..

– Тань! Быстрее телевизор включи!

Этот внезапный крик застал Татьяну Ивановну, Катину мать, посреди огорода, с лейкой в руке. До этого она задумчиво глядела на помидорный куст, припоминая, зачем принесла эту емкость с дырявым носиком, полную воды.

– Катьку твою показывают!

Лейка выпала из рук и наклонилась, направив множество тонких струй прямо на ноги; женщина перепрыгнула лужу и на ходу вытирая руки, бросилась к дому. Но опоздала – на экране уже мелькали спальни, похожие на царские будуары, и приятный женский голос радостно сообщал о предстоящих скидках. Она выскочила обратно на крыльцо.

– Валь!.. Чего говорили-то?!..

Но соседка уже исчезла, тоже, видимо, желая дослушать передачу. Запыхавшись, Татьяна Ивановна вбежала на соседскую веранду; остановилась, переводя дух.

– Валь, чего говорили-то?..

– Живая она, – соседка появилась из кухни с пустой банкой.

Татьяна Ивановна опустилась на стоявший у двери стул и прикрыла глаза, словно вся усталость, копившаяся в течение двух бессонных ночей, обрушилась на нее мгновенно.

– Тань, – соседка тронула ее за плечо, – слышь?

– Слышу, – ответила та, не поднимая головы.

– Я на кухне возилась и включила телевизор. Как раз, «Обозрение» шло. Ну, я глядь на экран, а там Катька твоя…

– Где?

– В телевизоре. Я поняла только, живая она. Там телефон называли, по которому звонить, но я растерялась и не запомнила.

– О, Господи… живая, слава тебе, Господи!.. – подняв, наконец, голову, Татьяна Ивановна вытерла выкатившиеся из глаз слезинки, – какой, говоришь, телефон?