Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Самое страшное случилось внезапно, при свете дня.

«Диана» шла при значительном парусном оснащении под сильным, часто менявшим направление, но ровным ветром.

Головнин был у себя в каюте, когда вдруг налетел шквал, силой превышавший все предыдущие. «Диану» стало угрожающе кренить на левый борт.

Головнин не успел ещё надеть на голову кивер и закрепить его, как вбежавший в каюту с бледным, испуганным лицом Якушкин доложил:

– Мичман Мур просит вас наверх.

– Что там такое? – спросил Головнин и, не слушая ответа Якушкина, бросился вон из каюты.

Едва он поднялся на палубу, как ветром, тугим, как струна, и тяжёлым, как таран, его чуть не сбило с ног. Он ухватился за поручень, подтянул потуже кивер, который срывало с головы, и огляделся.

Океан был страшен.

Над сильно накренившимся кораблём висела плотная завеса водяных брызг, подхваченных ветром с верхушек волн, а за этой завесой горизонт был закрыт тучами, которые своими чёрными крыльями касались воды.

Окинув быстрым взглядом эту грозную картину, Головнин посмотрел на палубу. Всё было как будто на своих местах, начиная с Мура, стоявшего с бледным лицом на вахтенной скамье. Матросы были в полной готовности броситься выполнять любое приказание. Но парусов «Диана» несла слишком много.

Взоры всех устремились на капитана. В них чувствовалась тревога, и тревога эта могла каждую минуту перейти в страх. Рикорд уже стоял подле Головнина, и даже его лицо было сосредоточенно и тревожно. Хлебников доверчивыми глазами пытливо смотрел на командира, стараясь прочесть то, что делалось в его душе.

Но лицо капитана было спокойно. Оно ни единой чертой не выдавало его волнения, хотя он уже знал, что должно случиться сейчас.

Да, парусов слишком много! Шквал усиливается на глазах, и уже не успеть убрать лишнее оснащение. Вот она, смертельная опасность, которая бог весть откуда гналась за его «Дианой», чтобы настичь её здесь!

И в то же мгновение новый порыв ветра с дождём и снегом каменной глыбой ударил в корабль. «Диану» положило набок, паруса её наполнились водой, и волны тотчас же полезли на палубу.

Мур, ещё более побледневший, но всё же вполне владевший собой и не потерявший решимости, обернулся к капитану.

– Прикажите рубить мачты, господин капитан! – стараясь перекричать шум и грохот ветра и волн, сказал он. – В этом наше спасение.

– Приготовьтесь, мичман, но не спешите. Это ещё успеем сделать, – спокойно ответил Головнин.

И матросы, глядя на спокойствие своего капитана, почувствовали силу и уверенность в себе.

Они схватились за топоры и стали к мачтам, ожидая команды. Некоторые, сняв шапки, истово крестились. Взоры их были устремлены на Головнина.

Наполненные водою паруса продолжали всё сильнее гнуть к воде отчаянно сопротивлявшуюся, дрожавшую от напряжения «Диану».

Вся команда сосредоточилась на поднявшемся борту.

– Подкатить пушки к правому борту! – скомандовал Головнин.

Люди бросились исполнять его приказание. Они действовали быстро, с необыкновенным проворством и расторопностью.

Спиридон Макаров, ростом великан, матрос могучей силы, один ворочал тяжёлые пушки, перекатывая их на новые места. Симанов Дмитрий, не славившийся большой смекалкой, но старательный служитель, с лицом, багровым от натуги, едва успевал помогать ему.

Григорий Васильев, чёрный, ловкий и всегда злой во время штормов, вместе со Шкаевым перебрасывали с борта на борт груз, что мог бы сорваться в море. И ноги их, обутые в тяжёлую матросскую обувь, твёрдо стояли на наклонённой, заливаемой волнами палубе ≪Дианы≪, точно на земляном полу в их родной избе.

И, следуя их примеру, молодые матросы смело и дружно работали на палубе и на реях, ловко цепляясь за каждую снасть, точно век занимались этим, и неизвестно как удерживаясь, чтобы не свалиться за борт в кипящие волны.

Но и перемещённый груз и тяжёлые пушки не могли вывести ≪Диану≪ из крена.

Волны уже начинали лизать даже приподнятую часть палубы, угрожая смыть людей. Опасность нарастала с каждым мгновением.

А Головнин всё так же стоял на своём месте, и голос его звучал по-прежнему спокойно. Чего же медлит капитан?

– Василий Михайлович, – не выдержал Рикорд, наклоняясь к самому уху Головнина. – Пора! Гляди, будет поздно!

– Пока мы ещё живём, а без мачт наша гибель неизбежна, – отвечал Головнин. – Я ведаю, Пётр, что делать надлежит.

Общее напряжение достигло предела. Руки матросов, вооружённые топорами, в ожидании команды сами собой поднялись в воздух и были готовы вот-вот опуститься на мачты.

Головнин почувствовал, что люди могут и без команды пустить в ход топоры.

Он громко и грозно крикнул:

– Смирно! Слушать команду!

Матросы не спускали лихорадочно горевших глаз с командира. Никто из них не знал, сколь огромных усилий стоило ему, чтобы не поддаться общему настроению и не отдать команды, которой все так страстно ждали, не думая о последствиях.

Но он-то знал, к чему это поведёт, он понимал, что спасение только в его выдержке.

И спасение пришло. «Диана» сделала последнее усилие и поднялась, обдаваемая каскадами воды, зачерпнутой парусами.

Головы всех дружно обнажились, в воздухе замелькали руки крестившихся матросов. Головнин тоже снял кивер, но лишь для того, чтобы вытереть крупный пот, который, точно в зной, покрывал его лоб.

Головнин послал Рудакова в трюм посмотреть, не дал ли корабль течи.

В трюмах было сухо.

И все с благодарностью вспомнили в эту минуту скромного корабельного мастера Мелехова, сумевшего так укрепить простую свирскую баржу, что её не могли расшатать и бури у мыса Горн.

В эти тревожные минуты никто не заметил Тишку, молчаливо стоявшего за спиной капитана на самом священном месте корабля, на вахтенной скамье, где ему вовсе не полагалось быть. И только теперь Головнин, повернувшись, заметил его.

– Ты что тут делаешь? – спросил он. Тишка молчал.

– Как ты сюда попал?

– А я, чтобы, значит, ежели что… – смущённо бормотал Тишка.

– Ну?

– Чтобы, значит, ежели что, так уж вместе…

– Ну, добро! – отвечал Головнин, растроганный этими нехитрыми словами. – Пока обошлось. Иди-ка отливать воду. Гляди, полную каюту налило.

Однако и после этого шторма Василий Михайлович не отказался от намерения пройти в Тихий океан с востока. В эти дни он часто сам держал вахту, не доверяя её более никому, кроме Петра Рикорда. А мичмана Мура вскоре же после страшной бури вызвал к себе в каюту и сказал ему:

– Почудилось ли то мне, Фёдор Фёдорович, или и впрямь было так, что во время опасности вы угрожали матросам шпицрутенами?

– То было впрямь, – угрюмо ответил Мур.

– Так прошу вас помнить, мичман, что на моём корабле я того не допускаю ни в угрозах, ни на деле.