Взрыв - Виктор Михайлович Попов

class="p1">— Господин Гровс, давайте о деле, только о деле. Если не удовлетворите мое законное требование, то я использую силу закона, силу документа. Что предприму — пока не знаю, но сидеть сложа руки не буду! — Как вырвались эти слова? Жак будто задохнулся: — Вы, господин Гровс, постарайтесь правильно понять меня и мое положение...

— Все понимаю, Жак. Ты свободен. — Холодно, не моргая, смотрел Гровс. — Я всегда правильно понимал тебя. Хорошо понял даже... у моря. За такие вещи раньше к барьеру вызывали... Так что все мне ясно.

Покраснел Жак, взгляд его начал метаться, не останавливаясь ни на Гровсе, ни на старинных картинах в массивных с позолотой рамах, висевших на стенах.

— Это... какое-то недоразумение, господин Гровс...

Каменел, словно безжизненным становился Гровс. Он думал, что Жак не случайно в свое оправдание заговорил о недоразумении. Откуда бы ему знать, что имеет в виду сам Гровс? Значит, напоминание о море попало в цель. Ишь покраснел, забеспокоился. Сомнения, что Уоткинс, может быть, наговорил на человека, забылись, и врезалась в сознание лишь растерянность Жака. Он, конечно, не ожидал такого разговора, не ожидал потому, что был уверен: Гровс у моря так напился, что не в состоянии был что-либо заметить и запомнить. Ошибаетесь, господин Сенье, как вы ошибаетесь! Уже был уверен Гровс, что о проступке Жака он сам догадался, своим умом постиг истину и сообщение Уоткинса тут ни при чем. Проступок-то какой... Лейда! Пошла бы она к черту... Не одну Лейду знал он за свою жизнь и еще не одну, был уверен, узнает. Посягнуть на интересы самого Гровса, какими бы ни были эти интересы, мелкими и низменными или совсем другими, — вот в чем дело. И посягнул именно этот вот всегда учтивый и исполнительный джентльмен. Гровс уже знал, что никогда не забудет проступка Жака и не простит.

— Я повторяю: ты, Жак, свободен.

— Извините... Как расценить ваши слова? По существу дела вы не ответили. А я ведь по-законному...

— Вон!

— Но вы же ничего еще... Знаю! Все знаю! — Жак снова сорвался на крик. — Если будет успех с солдатом, то вы сами себя объявите руководителем. Если провал, то тогда меня за воротник. Себе загребете все, если дело будет выигрышным...

Гровс придвинул утиный нос микрофона, потрогал пальцем черную кнопку:

— Хаббарт! Ко мне быстро. Выпроводи отсюда господина Сенье. Установи за ним слежку. Днем и ночью!

Жак повернулся, засунул руки в карманы пиджака. Что делается?! Хотелось кричать на весь мир. Но кто услышит? Нужна сила. А слова, какими бы справедливыми, громкими ни были, это так... Для обмана или для утешения, но не для дела.

Прибежал запыхавшийся Хаббарт. Жака в кабинете уже не было.

— То Уоткинс, то Жак! — ругался разгневанный Гровс. — За горло берут, законное требуют...

У Хаббарта удовлетворенно блеснули глаза.

— Странные люди эти «индейцы», — засмеялся он.

Поднял голову Гровс, отсутствующим взглядом посмотрел на Хаббарта. «Нужны ли они, эти странные?.. — раздумывал он. — У Петракова дела идут, зачем же держать «индейцев»?»

Неожиданно и тревожно зазвонил телефон.

— Вот еще! — недовольно пробормотал Гровс. — А‑а, это вы, господин Петраков... Что?! Да вы что!.. Слышишь, Хаббарт, он говорит... Уоткинс умер...

В замешательстве они молча смотрели друг на друга. Потом бросились к Петракову.

...Анализы показали — отравление. Доза препарата, принятая Уоткинсом, оказалась завышенной. По ошибке, а может быть, из желания ускорить действие препарата? Теперь уже не узнать. Был бы моложе, глядишь, выдержал бы... К тому же организм не подготовлен; нешуточное дело, специальный режим следовало бы вначале соблюдать, а потом уж... Спешил Уоткинс...

Посмотрев в журнал, Гровс покачал головой:

— Вон чего захотел!.. Все-таки это психическое отклонение...

Хаббарт потребовал, чтобы Петраков удалился. Но тот жестко отрезал:

— Солдата одного не оставлю! Здесь будут посторонние лица, доверять нельзя. Я должен быть рядом...

— Ладно, пусть уносят, — махнул рукой Гровс, и Хаббарт отстал.

За Уоткинсом пришло несколько человек. Это были молодые, крепкие мужчины. Среди них встретилось знакомое Ивану Андреевичу лицо. «В самолете, вместе...» Та же грузная, широкоплечая фигура. Сейчас он был в рубашке с короткими рукавами, с пальмами и обезьянами на груди и на спине. Остальные мужчины были в светло-серых костюмах и белых рубашках. Все это уже видел Петраков. Не одни же научные сотрудники здесь, кому-то поручена и черная работа. Под куполом на глаза не попадались, организовано так.

Уоткинса накрыли белым полотном. Виднелась только голая худая ступня на зеленом брезенте складных солдатских носилок. Она покачивалась, словно замерзла и искала одеяло.

Последним уходил мужчина с пальмами и обезьянами на рубашке. Он скомкал костюм Уоткинса, но забыл галстук-бабочку. Вернувшись за галстуком, он сунул его в карман брюк.

Иван Андреевич на улице проследил за удалявшейся строевым шагом по каменной улице процессией. Она шла к воротам. Гровса и Хаббарта уже не было видно.

4

Вечером Иван Андреевич сделал солдату последнюю внутримышечную инъекцию. К утру вздутие на его руке еще не рассосалось, но синеватые края желвака стали мягкими, расплывчатыми. Тогда Иван Андреевич прибавил тепла в комнате.

Во второй половине дня солдат открыл глаза. Он бессмысленно смотрел в потолок, словно моргающая кукла в просторной коляске.

— Как чувствуете себя? — наклонился Иван Андреевич над солдатом.

В ответ — прежний бессмысленный взгляд и долгий глубокий вздох. Все-таки реагирует.

К вечеру солдат медленно, с опасливой неуверенностью, как ребенок при первом самостоятельном шаге, дергаясь, повернул голову к Ивану Андреевичу.

— Я — ваш врач, — улыбнулся Иван Андреевич, призывая к ответной доброжелательности.

Солдат закашлялся. Вместе с клокотанием в горле послышался слабый голос:

— Кто вы-ы?

— Ваш врач! — радостно встрепенулся Иван Андреевич. — Ну‑с, как мы чувствуем себя?

Солдат закрыл глаза. Он понимал все. Зачем эта по-больничному дежурная снисходительность? В его мрачной задумчивости, в нежелании разговаривать виделась Ивану Андреевичу безысходность.

— Есть хотите? Может быть, кофе, чаю?

— Вы не хитрите, — зашептал наконец солдат. Голос был громче, с угрожающими нотками. — Где мой пистолет?

«Дело налаживается», — по-дружески коснулся ладонью Иван Андреевич голого плеча солдата.

— Какой пистолет?.. Зачем он? Рядом с вами ничего не было.

— У меня был пистолет! Я за