Взрыв - Виктор Михайлович Попов

Виктор Попов

ВЗРЫВ

РОМАН—ПАМФЛЕТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Густой туман набухал над землей; мокрой пылью он клубился над аэродромом, над шаровидными подстриженными деревьями узкой аллеи. Под клубами тумана светились длинные строчки цветных огней вдоль бетонных полос, они тянулись до горизонта, до еле видных из вокзала аэропорта полосатых строений.

Вскоре туман опустился и вобрал в себя разбросанные по строгим линиям огни, полосатые строения и даже близкую к залу ожидания посадочную платформу и автобусы, которые сонно ползали от вокзала к самолетам. И уже не было ни земли, ни неба. Весь мир будто превратился в эту медленно передвигавшуюся серую массу.

В зале ожидания включили освещение. Пассажиры с тревогой смотрели сквозь огромные, во всю стену, окна: оживленный гул затих, вместо приглушенного говора возникла тишина. От этой тишины, от электрического света среди дня, включенного словно в аварийном порядке, пассажиров охватило ощущение надвинувшейся опасности.

Раздался голос дикторши. Номер рейса, пункт назначения, арка для выхода к автобусу, а значит, и к самолету...

Сминая во вспотевших руках билеты, несколько человек струппировались у выхода. Они напряженно смотрели на остающихся в аэропорту, будто прощались с ними. Открылась дверь, и около нее встали мужчины в синих форменных костюмах, они требовательно пригласили пассажиров на посадку. Оглянувшись в последний раз, каждый пассажир немногочисленной группы угрюмо переступил порог и исчез в клубящемся тумане.

Вскоре послышался шум моторов взлетающего самолета...

Земля показывалась в иллюминаторах то с одной стороны, то с другой; сначала зеленела мелкими кучерявинками леса, потом наглухо отгородилась хребтами громоздких облаков.

Исчезли и хребты. Простор, пустота. Ослепительное солнце на стреловидной плоскости самолета, резкая сигарообразная тень от хвостового гребешка на этой плоскости. Никакого движения, самолет повис в безбрежности. Только напряженная дрожь в подлокотниках кресла да бесстрастный голос стюардессы напоминали об огромной высоте и о страшном холоде за бортом.

А была ли Земля? Было ли все, что всплывало в памяти?

Поднялись, полетели, и все прожитое осталось внизу, за толщей синевы. Уже казалось, что, кроме окружающей вечной пустоты, ничто не существовало и не существует...

Профессор Иван Андреевич Петраков успокоился после теплого прощания с коллегами из стран Европы и Америки, после аэропортовской сутолоки Копенгагена, заполнения строгих деклараций, таможенного досмотра и подозрительно-придирчивых взглядов пограничной охраны. Он сидел, откинувшись на мягкую спинку кресла. В начале полета смотрел в иллюминатор, а когда за бортом устоялась ровная синь, отвернулся, погруженный в свои думы.

Лишь вчера обычные научные дела были для него первостепенными, а сейчас чуть ли не самым главным казалось то, что ожидало на неведомом для Ивана Андреевича острове Талум. Наговорили ему с три короба: там, на острове, делается много нового для развития науки, и все — чрезвычайно перспективное; там используются такие средства решения биологических проблем, каких нигде еще не видывали...

Знал Иван Андреевич свою слабость — излишнюю доверчивость. Он не поддался этой слабости, посмеялся над коллегами — столько небывалого они нагородили. Разве оторванный от материков далекий остров Талум не на Земле? Разве на острове иные проблемы или иные законы существования живой клетки?

В памяти засели слова: новое в развитии науки... А если и в самом деле? Человек столько сделал после того, как понял: он — Человек, что казалось, больше ничего не придумаешь. Но и по сей день открывает, изобретает, а вместе с каждым большим открытием появляется будто из небытия новая проблема, какая раньше и не возникала.

Да ведь Иван Андреевич не дилетант и не новичок в исследовательской работе. Говорили-то ему об острове Талум крупные ученые, солидные люди. Как не поверить? Все же не поверил, лишь согласился побывать на острове.

Согласился... И будто поставил под сомнение самое важное, содеянное в науке им самим, будто примкнул к оппонентам, сомневающимся в его открытиях, в правильности его поисков решения проблемы.

Возник вопрос: если научный Центр острова действительно сделал новый шаг в биологической науке, то почему об этом не доложили на международной конференции? Иван Андреевич тут же отогнал эту мысль. Мало ли почему? Может быть, исследование еще не доведено до конца...

И все-таки, все-таки... Отключился в мыслях от своей привычной работы, и будто, кроме острова Талум, ничего не существует. Вот и подумаешь: а была ли Земля? Въяве ли его проблемная лаборатория в далеком русском городе, какой теперь казался прилипшей к Земле пылинкой, вырвавшейся когда-то из этой, что за окном, безбрежной Вселенной?

Иван Андреевич пытался представить, чем занимаются сейчас ведущие специалисты лаборатории, но вместо этого в памяти всплывали сообщения зарубежных ученых по поводу их опытов.

Многие успели побывать в его лаборатории. Вчерашние информационные доклады тоже заинтересовали Ивана Андреевича. Он старался не думать о них, вспоминал, сегодня или завтра последний экзамен у старшего сына, поступающего в университет? Усы отпустил... В десятом-то классе! Жена, конечно же, волнуется, все домочадцы переживают из-за экзамена, советуют, пытаются помочь. Только он, глава семьи, оторванный от обычной своей жизни, остается безучастным...

Вчера на конференции героем был он, советский профессор Петраков. Оригинальная постановка дела в лаборатории, выдающиеся результаты экспериментов...

Оглушило все это Ивана Андреевича. Работал он спокойно в лаборатории, и никому, кроме узкого круга специалистов, не было дела до его исследований. А тем более — повышенного интереса в международном масштабе. Надо же было вылезти на люди с монографией! Четко все рассказал, обоснованно: живой организм (а человек, разумеется, прежде всего) может и должен активно жить в несколько раз дольше обычного. Доказано в лаборатории на живых моделях. Они, эти модели, за короткое время выполняли такой объем работы, какого в обычных условиях хватило бы на две-три нормальных жизни организма.

Возликовал Иван Андреевич, не выдержал радостной нагрузки. Впрочем, кому ни доведись, кто сможет умолчать? Речь-то о самой жизни, о ее продлении каждому смертному! Потому и покатили к Петракову из других стран, вот и зашумели на конференции...

Длинный пассажирский салон был почти пустым. Лишь впереди, у кабины пилотов, сидели несколько человек, да позади, у двери в другой такой же салон, небольшая группа людей. Всего человек двадцать. Ивану Андреевичу показалось это