Взрыв - Виктор Михайлович Попов

высоким начальством — и он, конечно же, разоблачит Гровса. Нужно ли это?.. Спятил, скажут, старик... Самое главное — война. Эксперимент с солдатом завершается, значит, и война стала ближе. Теперь медлить нельзя. Большинство людей погибнут. В том числе и он, Уоткинс, если окажется за пределами городка...

Вспомнил о заработанных деньгах. На них можно пожить. Но доведется ли вообще пожить-то?

Как поступить с Гровсом, Уоткинс еще не решил; пока было ясно одно: на попятную не идти. Пора кусаться, иначе самого съедят. Из городка он никуда не уедет. Уехать на материк — это погибнуть. Теперь-то он знает: война не за горами. Он сделает по-другому...

От Гровса Уоткинс пошел прямо к солдату. Вид у солдата был такой, словно он только что уснул. Отчетливо заметно дыхание, ровное и спокойное, на щеках румянец. Счастливый человек! Этот солдат наверняка будет жить долго. Никаких лишений, никаких забот. За ним будут наблюдать до скончания века — первый человек в мире, воскресший после длительного ухода из активной жизни!

Теперь и Уоткинс переждет год, другой, третий... Уйдет из научного Центра Гровс, не вечен он, тем более при таком распутном образе жизни. Над землей пронесется война, может быть, самая беспощадная из всех войн... Земля очистится от людей. Куда ни глянь — чисто! Не будет людей, не появятся и несчастья. Большинство бед как раз и насаждают люди. Но их не будет... То есть сколько-то их останется, но они уже не захотят топтать друг друга, скорее, наоборот, начнут искать себе подобных, чтобы не одичать, не погибнуть от тягот природы. Вот тогда каждый человек станет роднее родного друг другу. Тогда и воскреснет Уоткинс для настоящей жизни, для счастья. Вот, например, солдат возвращается же к жизни! Петракову удалось это сделать, значит, и другим ученым теперь удастся. Путь проложен.

Уоткинс прикоснулся к груди солдата — теплый. На столике увидел последние записи Петракова. Все верно делает профессор, логично, то есть так, как и рекомендовали теоретики с континента. Но почему по их рекомендациям у Жака ничего не получалось, а у Петракова — как по дирижерской указке? Не ведет ли профессор двойную бухгалтерию: одну — для себя, другую — для Гровса? Все может быть... Найти бы его особые записи! Времени мало... А если он держит их при себе, ходит с ними? Вот-вот может появиться сам профессор, увидит поиски Уоткинса — и тогда скандал... Еще раз посмотрел Уоткинс на солдата. Спит... Найти бы записи!

А ведь ничто не удерживает... Уоткинс со злой решимостью, облегчившей душу, заглянул в соседнюю комнату. Стол, приборы, кровать для специалиста, которому положено дежурить по эксперименту. Ее можно занять. На столе чистый журнал для наблюдений. Уоткинс представил, как в этом журнале будут накапливаться записи, как в отчетах о новом, неожиданном эксперименте будут упоминать его имя. Уоткинс достиг самой низкой температуры тела... Уоткинс потеплел... Уоткинс начал глубоко дышать... Он будет человеком, вернувшимся к нормальной жизни после длительного перерыва. Это значит, что он тоже войдет в историю медицины, в историю борьбы за продление жизни человека. Главное — он переживет войну...

Боже мой! Чего же раздумывать?.. Господин Гровс, ты останешься с носом... И то, что Гровсу, может быть, придется оправдываться перед своим начальством с континента из-за Уоткинса, не подчинившегося приказу выехать на материк, доставляло сейчас особую радость.

Итак, эксперимент над собой он начнет сам, точно по рекомендациям теоретиков, по тем же, что были использованы в работе над солдатом. Запишет прежде всего в журнал, а потом приступит: снижение температуры окружающей среды, инъекция, прием препарата per os. Специалисты, скорее всего это будет Петраков, увидят записи и поймут, что прерывать эксперимент нельзя, вдобавок это запрещено инструкцией. Петракову останется лишь продолжать выполнение рекомендаций. Он, Уоткинс, будет в таком же состоянии, как и солдат. Руководители на континенте даже обрадуются новому опыту. Без особых хлопот с их стороны произошло все, только фиксируй результаты. Ему, Уоткинсу, будут оказывать столько внимания, сколько он не видел за всю свою долгую жизнь.

Он разобрал постель, разделся, отобрал препараты из солдатского резерва и перенес на тумбочку рядом со свободной, теперь уже своей кроватью. Потом раскрыл чистый журнал наблюдений и на обложке написал свою фамилию, год рождения, время начала эксперимента, затем — уже внутри журнала — все, что сейчас сделает: снизит температуру окружающей среды, примет первую дозу препарата через рот...

Бог знает что делается на свете, никакого покоя! Только что один трепал нервы, теперь вот заявился другой...

Гровс был одет, побрит, когда к нему пришел Жак. У Гровса по-прежнему раскалывалась голова. Он был недоволен визитером — не вовремя, но храбрился, показывая, что вчерашняя пьянка для него сущий пустяк. С деловым видом будто бы углубился в протокол клинических анализов подопытного солдата, но в глазах потемнело, как только попытался сосредоточиться на таблице.

— Я хочу напомнить, господин Гровс, что по нашему договору, а он у меня в сейфе, я — руководитель эксперимента. — Жак говорил сухо, будто предъявлял ультиматум. — Сейчас я отстранен от работы. Как это понимать? Договор расторгнут?

— Кто расторгал его? Когда? — отодвинул Гровс бумаги.

Перед ним стоял не прежний услужливый Жак, а человек с посиневшим лицом, с фанатично остановившимися глазами. Будто предъявляет к жизни последний счет.

— Вы, господин Гровс, не согласовали со мной работу Петракова. А ведь я — руководитель эксперимента.

— Ты что, с Луны свалился? Ты не знал, что ли, для чего Петракова зацапали?

— Знал... А все же со мной что будет? Я остаюсь без денежного вознаграждения? Вся первая часть эксперимента с солдатами — моя, вся эта подготовка успеха. Теперь мы вправе ожидать хорошего результата. И как раз я отстранен... Во имя чего же я ехал сюда? Я имею право требовать, у меня договор.

— Требовать... Вот как заговорил!.. Чего же ты требуешь?

— Выполнения условий договора! В этом документе не сказано об участии Петракова в моей работе. Если надо для общего дела — пусть! Но и в этом случае я должен оставаться руководителем, а он пусть будет консультантом. И чтобы закрепить это официальным документом. Иначе я останусь без вознаграждения — вот почему требую.

— Ты знаешь о секретности миссии Петракова. Хочешь вынести эту секретность на страницы документа?

Жак подступил вплотную к Гровсу:

— Разве не существуют документы более секретного содержания? Я требую своего, личного, законного!

— У тебя, Жак, негативная галлюцинация.