Хроника гнусных времен - Татьяна Устинова

— Тебя… ты… тебя лупили по голове? — с трудом выговорила Настя и села, как будто у нее подкосились ноги.

— Меня ударили по голове, — поправил Кирилл, морщась. Уязвленное самолюбие тоже сделало кислое лицо, напоминая ему о том, как он попал впросак.

— А дальше? Что было дальше?

— Я упал мордой в грязь. Все. Больше ничего не было. Плохо только, что теперь противник знает, что я им интересуюсь. До сегодняшней ночи я был просто охотник за приданым. А теперь он будет осторожней.

— Или она, — сказала Настя.

— Или она, — согласился Кирилл.

Настя пристроилась рядом с ним, побрыкала ногами, расправляя одеяло, и положила на себя его руку. Ему немедленно захотелось спать так, что в глазах все поплыло.

— Может, мне поговорить с Сережей? А, Кирилл? Рассказать про фен, и про бабушку, и про то, что мы думаем, что она не просто так уронила его в воду? И спросить про эту дурацкую книгу?

— Не смей, — пробормотал он, старательно тараща слипающиеся глаза, — а если это он? Ты станешь опасна, и он от тебя избавится. Завтра я…

— Что?

Но он молчал. Настя приподнялась и посмотрела на него. Он дышал ровно и почти неслышно, и рука, которую она положила на себя, стала очень тяжелой.

Она осторожно потрогала его голову, пытаясь определить размеры ран, но ничего не обнаружила.

Кто? Кто ночью ходит по ее саду и затевает что-то непонятное и страшное? Кто из близких и дорогих способен на преступление?

Откуда ждать удара? Когда он будет нанесен?

Настя лежала, рассматривала полог, слушала тишину дома, а потом заплакала и плакала, пока не рассвело.

Кирилл проснулся в двенадцать часов, да и то только потому, что Настя тянула его за ногу и что-то громко говорила. Со сна он не мог разобрать — что именно.

Голова болела так, что хотелось сунуть ее под какой-нибудь пресс, чтобы сдавило как следует и она болела бы не так сильно.

Похмелье?

Ах, да. Вчера ночью в саду его стукнули по затылку.

— Насть, подожди, — попросил он, плохо слыша себя, — я ни слова не понимаю.

— Голова болит? — спросила она, стоя в ногах кровати. Хоть бы подошла и пожалела его, что ли!

— Болит, — признался он жалобно, надеясь, что она подойдет и пожалеет. — Очень.

— У тебя мобильный телефон раз пять звонил. Я сунула его за диван. А семье сказала, что ты вчера бутылку виски выпил и теперь встать не можешь.

При мысли о вчерашнем виски Кириллу стало совсем худо.

— Мы его вместе пили, — с трудом выговорил он.

— Принести тебе кофе?

— Нет! — Только кофе ему не хватало! — Нет, спасибо. Я сейчас встану, схожу в душ и… съем чего-нибудь.

— Три корочки хлеба? — спросила Настя, не приближаясь.

Он оскорбился:

— Разве ты не должна ухаживать за мной и стать мне родной матерью? В конце концов, у меня был несчастный случай на производстве.

Настя улыбнулась, подошла поближе и потрясла его ногу, завернутую в одеяло.

— Как орудие производства? Болит?

— Болит, — признался Кирилл, — даже встать страшно.

— Принести аспирин? У мамы, наверное, есть. Или у Сони? Давай я принесу. Ты полежи пока спокойно, не вставай, я сейчас.

Лучше бы она его поцеловала. Впрочем, нет, не лучше. Он зарос щетиной по самые глаза, на затылке у него шишка, а вчерашний перегар можно поджечь и стать лучшим за всю историю человечества исполнителем номера «Глотатель огня».

Кирилл Костромин всегда старался выглядеть пристойно в глазах окружающих.

Едва Настя вышла, он поднялся и, охая, как больной старик, напялил джинсы и вынул из гардероба чистую майку. Он был уверен, что ему поможет душ, но до него нужно было еще добраться.

Приглушенно зазвонил мобильный, и Кирилл долго пытался сообразить, где он, и не сразу вспомнил, что Настя говорила что-то про диван. Телефон нашелся под толстой диванной подушкой.

Звонил Игорь Никоненко.

— Слушай, Кирилл, — начал он, едва поздоровавшись, — я думал, что от этого твоего Института патентоведения с ума сойду. Там сто подразделений, одно другого хуже. Светлана Петруничева работает в архиве группы патентных поверенных. Обычный работник, не хуже и не лучше других. В архиве самая молодая. Ничего особенного за ней не числится.

— Никакой уголовщины, ты это имеешь в виду? — спросил Кирилл, неуверенно пристраивая голову к вышитой подушечке. Держать ее самостоятельно он был не в силах.

— Никакой. А что? Должна быть уголовщина?

— Я не знаю.

— Ты там только самодеятельностью не занимайся, — проворчал Никоненко, понизив голос, — вы с Пашей очень любите, я знаю. Зачем она тебе, эта Петруничева?

— Мне просто нужно выяснить кое-какие обстоятельства, — объяснил Кирилл туманно.

— Ну да, — согласился Никоненко. — Есть одно обстоятельство, но оно к твоей Петруничевой прямого отношения не имеет.

— Какое?

— У этой группы патентных поверенных есть начальник. Его зовут Петр Борисович Лялин. Сорок пять лет, на этой работе три года. Во всех отношениях положительный мужчина.

— Ну и что?

— Месяца три назад внезапно разбогател. Зарплата у него что-то около трех с половиной тысяч русских рублей, а он себе недавно машинку купил. «Шкода-Октавия», тысяч за пятнадцать североамериканских рублей. И сделал все как-то не слишком грамотно, налоговики по крайней мере проявили интерес.

Кирилл отодрал голову от подушечки и разлепил глаза.

— И что?

— Больше ничего не знаю, Кирилл. Честно. Я даже сегодня с утра звонил Леве Захарову в Питерскую налоговую полицию. Он мне сказал, что у них висит какая-то мутная история с торговой маркой «Красно Солнышко», и в этой истории вроде бы замешана эта группа патентных поверенных, но, что за история, не рассказал. Вот и все. То ли сам не знает толком, то ли еще что-то.

— Спасибо тебе, капитан, — сказал Кирилл, добавив в голос побольше чувства.

— Я уже неделю как майор, — пробормотал Никоненко. — Так что звони, Кирилл. И самодеятельностью все-таки не занимайся.

Кирилл только и делал в последнее время, что занимался какой-то непонятной самодеятельностью, но Никоненко он на всякий случай пообещал ничего такого не делать.

Ему нужно было подумать. Для этого требовались две вещи — сигареты и голова. Ни первого, ни второго в данный момент в наличии не было.

Сигарет можно стрельнуть у Насти, а голову попробовать оживить при помощи душа.

Он добрел до ванной, стащил одежду, что тоже потребовало небывалых усилий, и бессмысленно покрутил все краны, старательно отводя глаза от зеркала. Он был уверен, что собственная отекшая, желтая щетинистая физиономия приведет его в еще худшее расположение духа.