Егерь: заповедник - Алекс Рудин

Мы подходим к дому. На крыльце неподвижно сидит Бандит и смотрит на нас.

— Ты кота завел? — удивляется Сережка.

Я смеюсь.

— Он сам завелся. Пришел, неизвестно откуда.

Тут я вспоминаю, что так и не спросил Федора Игнатьевича, чей это кот. Хотел спросить, а потом забыл.

Но это не горит. Спрошу при следующей встрече.

Я поднимаюсь на крыльцо и вижу, что перед котом лежит убитая мышь. Мышь лежит не кое-как, а на боку, ее хвост аккуратно вытянут.

Как будто это экспонат на выставке охотничьих трофеев.

— Так вот куда ты ходил, — усмехаюсь я. — На охоту? А добычу мне принес, похвастаться?

Кот внимательно смотрит на меня. Есть в кошачьем взгляде что-то гипнотическое. Недаром, у многих народов именно кошки считались священными животными.

Я открываю дверь и киваю коту:

— Заходи. Заслужил блюдце молока и мягкую постель.

Но Бандиту не нужны мои подачки. Он одним прыжком соскакивает в траву, оставив мышь на крыльце, и идет к собачьему вольеру. Привычно протискивается в широкую щель под дверью и залезает в будку к Бойкому.

— Куда это он? — удивляется Сережка. — Он что, в вольере с собаками у тебя живет?

— Ага, — смеюсь я.

— А мышь он зачем оставил?

— А это плата. Плата за колбасу.

Глава 26

С первыми заморозками Бандит все же перебирается в дом. Днем он прикидывается добропорядочным домашним котом — лакает молоко из блюдца, спит на теплой лежанке, свернувшись рыжим клубком. И даже урчит, не открывая глаз, когда я протягиваю руку, чтобы его погладить.

Но стоит только в окне сгуститься сумеркам, кот уже сидит у двери и требовательно смотрит на меня. Если я не тороплюсь выпустить его на волю, кот начинает мяукать низким звучным голосом.

Тогда я приоткрываю дверь, и Бандит уходит на охоту.

Выходя утром из дома, я всегда нахожу на крыльце свежую добычу Бандита. Чаще всего это мыши или кроты. Один раз я обнаружил на ступеньках дохлую ворону — не знаю, как кот умудрился ее поймать.

Катю Бандит признал сразу. Стоило ей войти в дом, как кот потерся головой о ее ноги. А потом запрыгнул на колени.

— Какой тяжелый, — удивилась Катя. — Откуда он взялся?

— Не знаю, — ответил я. — Всю деревню обошел, ни у кого такой кот не пропадал. Может, из города привезли и выпустили подальше, чтобы не нашел дорогу домой?

Пока Катя была в Черемуховке, Бандит даже не ходил на охоту. Мирно спал у нас в ногах, на улицу выбегал только утром, и то ненадолго — сделав свои дела, сразу возвращался в дом.

Но вот Катя уехала, и кот снова собирается в привычную вылазку.

— Мя-а-ау! Мя-а-ау!

Он негодует, что я не спешу ему на помощь. А я как раз чищу ружье, у меня руки в ружейном масле.

— Подожди, — говорю я Бандиту. — Дай мне закончить.

— Мя-а-ау!

Делать нечего. Придерживая дверную ручку чистой тряпкой, я открываю дверь. Кот ужом пролезает в узкую щель, выбегает на крыльцо и застывает рыжей статуей.

Его спина напряжена, морда задрана к небу, усы мелко подрагивают.

А с неба тихо падают мягкие хлопья снега. Словно сединой припорошило траву, крыши домов стали рябыми от снега.

— Вот и зима, — говорю я коту.

Бандит подозрительно смотрит на меня, как будто предполагает, что это я устроил зиму.

— Может, останешься дома, у печки? — предлагаю я.

Но кот неторопливо спускается с крыльца и исчезает в темноте, оставляя на свежем снегу черные следы.

А я возвращаюсь в дом, протираю ружье и убираю его в чехол. Потом завариваю себе горячий крепкий чай. Меня ждет вечер — уютный, как старый шерстяной свитер.

Треск догорающих дров в печи, чай вприкуску с круглой, твердой карамелью и хорошая книга. Сегодня я выбираю «Таис Афинскую» Ивана Ефремова. Эту книгу мне прислал в подарок Георгий Петрович Вотинов. Генерал знает, как я люблю историческую фантастику.

Трифон полностью вылечил генерала. Медицинская комиссия, которой так опасался Георгий Петрович, не отправила его в отставку. Генерал продолжает служить, и скоро снова собирается ко мне — потропить зайцев по первому, неглубокому снегу.

Я неторопливо листаю страницы. Чудом уцелевшая бабочка вьется вокруг лампы, шуршит крыльями, отбрасывает на стены огромную мечущуюся тень.

Допив чай, я разбиваю кочергой тусклые угли в печке и закрываю заслонку, чтобы тепло за ночь не вытянуло из дома.

Потом перебираюсь с книжкой под одеяло. Глаза слипаются, в воображении шагают фаланги Александра Македонского. Книжка падает из моих рук, и я засыпаю.

А за окном идет снег.

* * *

Утро начинается с бодрого собачьего лая. Я слышу, как скрипит снег под чьими-то шагами. Гость медленно поднимается по ступенькам, стучит в дверь.

— Андрей Иванович, вы дома? — слышу я голос соседки, бабы Тани.

— Входите! — в ответ кричу я.

Но баба Таня еще долго стряхивает с обуви снег на крыльце, и только потом заходит в дом. Останавливается в дверном проеме и снова спрашивает:

— Можно к вам?

На ней резиновые галоши, надетые прямо на серые шерстяные носки, серая фуфайка и серая шерстяная шаль. Снежинок на шали нет — значит, снегопад уже закончился.

— Входите, — с улыбкой киваю я.

И пододвигаю старушке табурет.

— Присаживайтесь. У вас что-то случилось, нужна помощь?

С бабой Таней мы знакомы уже давно. Я помогал ей пристраивать щенков, которых родила ее собака Найда. Живем мы мирно, по-соседски — здороваемся при встрече, говорим о погоде. Я знаю, что у бабы Тани есть сын. Он живет в райцентре и давно предлагает матери переехать к нему. Но у сына семья, и баба Таня не хочет стеснять его. И дом бросать тоже не хочет.

Год назад у бабы Тани было совсем плохо с ногами. Ходила еле-еле, опираясь на табурет. Помог Трифон — прописал ей компрессы и мази, лечил и уколами. Сейчас баба Таня уверенно ходит с палочкой.

Соседка тяжело опускается на табурет. Молчит, глядя даже не на меня, а куда-то сквозь меня. Такой взгляд бывает у пожилых, они больше живут в своих воспоминаниях, чем в реальном мире.

— Хотите чаю? — предлагаю я.

Соседка снова смотрит на меня. Кивает:

— Спасибо, Андрей Иванович. Не до чаю мне.