Аргиш - Александр Олегович Гриневский

– Вадим, мы языка не знаем. Как мы будем?

Нет! Не даст спокойно посидеть. Пришлось открыть глаза, повернуться.

– На курсы устроимся. Какая проблема? Выучим.

– А жить где?

– Да где захотим. Хочешь, на берегу океана, в какой-нибудь деревушке домик снимем? Чтобы людей рядом не было. Только мы, волны и небо над головой?

А хочешь, в городке каком-нибудь? Только там обязательно набережная должна быть. Будем с тобой гулять по вечерам. Сидеть за столиком на улице, пить кофе, смотреть на прогуливающийся народ, на крикливых сёрферов с длинными мокрыми волосами, на жонглёров с огненными шарами и музыкантов с гитарами.

И мы станем одними из них. Сможем стать, наверное… Со временем.

– Мы никогда не вернёмся?

– Зачем загадывать? Пусть всё идёт как идёт. Может быть, ничего у нас вообще не получится, а ты уже о возвращении заговорила. Мы с тобой сейчас где? В полной попе! Вот и давай из этой попы выбираться.

Дай я посижу спокойно. Что-то голова кружится.

Ельник! Опять ельник.

Как он ненавидел сейчас это скопище деревьев, эту зелёную массу, которая нагло и уверенно лезла из земли, тянула ветви вверх. Ломать и крушить, жечь!

Раньше, помнил – отец научил – он трепетно относился ко всему живому и зелёному. Просто так ветку обломить – никогда. Не руби в лесу молодое дерево – найди старое, мёртвое, вот из него и сделай рогатину для костра. Но там был подмосковный лес – деревья наперечёт. А здесь…

Здесь они стояли стеной, стараясь заполонить пространство так, чтобы ни для кого и ни для чего места уже не осталось, не давали прохода, осыпали, словно дождём, каплями росы по утрам, норовили выхлестнуть веткой глаз.

Липкая паутина – на лицо. Смахнуть рукой. Мелкие сухие веточки и сучки с иголками – в волосы, за шиворот. Терпеть, не обращать внимания.

И всё бы ничего… если бы не ельник! Вот он был непроходим совершенно.

Они плутали, словно шарик в лабиринте, который нужно прогнать по замысловатым зигзагам к выходу.

Если везло и Вера угадывала звериную тропу, было немного легче. Если нет… Они начинали совершать какое-то хаотическое передвижение среди скопления елей, стараясь найти брешь, в которую можно было проскользнуть. Уже через пять минут такого блуждания Вадим полностью терял ориентацию – в какую сторону идти? где река? Тупо плёлся за Верой, совершая, как ему казалось, бессмысленные зигзаги. Продирался, уклонялся, обходил, почти проползал, и… опять стена из плотно прижатых одно к другому деревьев. Назад, обратно, на несколько метров. Пробовать обойти с другой стороны. И начинать сначала.

Всё вокруг было зелёным. Даже вода в реке отдавала зеленью. Даже солнечные лучи, пробиваясь сквозь гущу листвы, казались жёлто-зелёными.

День ото дня – километр за километром. Мыслей в голове становилось всё меньше и меньше.

Всё чаще возникала злоба на неё, идущую впереди. Зачем так спешить? Ведь можно остановиться, лечь, отдохнуть. Спохватывался, убеждал себя, что она делает правильно. Единственный шанс выжить – идти и идти. Но стоило запнуться о корень или выйти на высушенную солнцем открытую поляну – вот где повалиться в траву и лежать! но нет! она шла и шла – и злоба, раздражение охватывали вновь.

Старался отвлечься. Откуда-то изнутри появилась потребность абстрагироваться от прошлого, будущего, а самое главное – от настоящего. Впасть в дремотное оцепенение – не замечать боль в ногах, укусы комаров, не смахивать паутину с лица. Не обращать внимания, что мёрзнет и промок от утренней росы, что ветка оцарапала лицо, что она всё идёт и идёт не останавливаясь. Организм сам подсказывал способ борьбы с реальностью.

Вот тогда и образовалась эта «игра в зелёное».

Во время выматывающих переходов старался разглядеть хоть что-то, где бы полностью отсутствовал зелёный цвет. Голова очищалась, становилась пустой, лишь глаза посылали в мозг какие-то невразумительные цветовые сигналы.

Это была осознанная попытка, которая завершилась полным провалом. Мозг перестроился сам. Он не заметил, как и когда?

Игра – перевёртыш. Получилось, что, не сознавая, он сейчас пытался во всём разглядеть лишь оттенки зелёного.

Галька на берегу – вон тот камень; ствол дерева – кора с одного бока отслоилась; жирные толстые листья водяных лопухов; пыльца, сбитая с высокого сухого растения, задетого рукой; сухая хвоя, устилающая подножье ели; береста, свисающая лёгкими лохмами и чуть шевелящаяся на ветру… везде, везде он видел едва заметный налёт зелёного.

Порой казалось, что сходит с ума. Но это никак не тревожило.

И лишь огонь костра и её чёрные волосы помогали не захлебнуться во всё затапливающем зелёном цвете.

От голода всё чаще начинала кружиться голова, приходилось останавливаться, пережидать. Сидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к дереву.

Отстранённо думал об отце, о Кольке, о Виталии. Метались странные мысли.

Сейчас он представлял всю картину в целом. Знал, почему их убили. А они-то не знали! Хорошо это или плохо? В смысле… надо знать, за что тебя убивают? Или не надо этого знать? Что лучше? Ведь для них смерть – это гром среди ясного неба. Вдруг ударила молния и тебя не стало. Это, наверное, хорошо…

А Колька? Он знал, что его пытаются убить, но не представлял за что? Вот он – как? Ему – каково было?

С другой стороны, в природе всё так и устроено – смерть беспричинна и неожиданна.

Ползёт муравей по руке. Ползёт и ползёт – надо ему ползти.

Мне щекотно – пальцем раздавил. Не стало муравья. Совсем не стало. Смерть!

Вот и отец так же… Жил себе, жил… И дальше жить собирался. Вдруг – раз, кто-то пальцем! Он и подумать, понять ничего не успел. Смерть!

Или Колька…

Ползёт всё тот же муравей – щекотно коже – я его – раз, пальцем, – промахнулся. Почувствовал муравей опасность, побежал, спрятаться хочет. Не понимает ведь, откуда исходит опасность – просто чувствует. Эта опасность выше его понимания, это судьба, рок. И вроде, кажется, убежал, спрятался. Вдруг палец сверху – на! Смерть!

За что? Почему? Не дано муравью понять.

И в этой неожиданности смерти, в непредсказуемости и раскрывается её величие. Это Смерть в чистом виде, обрывающая короткое существование внутри природы. С ней нельзя бороться, нельзя понять. Да, даже знать нельзя, что она есть – ведь не знает муравей, что умрёт.

Но человек же существо разумное. И что бы там ни говорили, каждый мнит себя хоть немножко, но Богом – всё смогу, всё понимаю,