По ту сторону смерти - Эндрю Клейвен

Губы Харпер искривились в презрительной усмешке.

— Я владел тобой, Харпер. А потом ты умоляла меня снова овладеть тобой. Я даже помню твой голос, когда ты умоляла меня об этом.

— Я была молода.

— Не так уж и молода.

— И наполовину безумна.

— Только наполовину.

— Это было давно, Якоб.

— Не так уж давно. Ты даже не успела забыть. Я вижу — ты все помнишь. Твоя плоть помнит.

Харпер наконец осмелилась повернуть к нему голову. Она боялась, что дрожащие губы выдадут ее чувства, а потому процедила сквозь зубы:

— Да, я все помню.

Он закатил глаза:

— Ах да, совсем вылетело из головы. Дети. Несчастные мертвые малютки. Ты внушила себе, что дело именно в этом.

— Да, именно в этом.

— Отсюда твоя одержимость? Отсюда навязчивое желание досадить мне?

— Желание уничтожить тебя.

Он шумно вздохнул и всплеснул руками. Харпер вздрогнула. Но с его стороны это был жест досады, реакция учителя на непроходимую тупость ученика.

— Дорогая, по-моему, я учил тебя быть искренней хотя бы с самой собой. Я учил тебя измерять глубину собственной греховности и собственной мерзости.

— Да.

— Тем не менее ты стоишь здесь, словно моя незамужняя тетка, и утверждаешь, что отдала всю себя — свою жизнь, молодость, красоту, — чтобы выследить меня. И все потому, что ты пожалела дюжину убиенных младенцев?

— Да.

— Полно, дорогая, я тебе не верю.

Харпер больше не могла сдерживаться. Тело ее сотрясала дрожь. Она забыла, что стоило ему оказаться рядом, ее всегда охватывала необъяснимая слабость — физическая слабость, когда члены отказываются повиноваться: в такие моменты она уже не принадлежала самой себе.

Нет, она не забыла. Просто заставила себя поверить, что это осталось в прошлом.

— Посмотри на себя, — шептал он. — Харпер, ты вся дрожишь. Посмотри на себя.

Харпер раздраженно стукнула тростью о каменный пол.

— Я… — Она перевела дыхание. — Якоб, я уже не та, что была прежде.

— Вот как? В самом деле? Тогда зачем ты явилась сюда?

Он снова возник перед ней в неровном свете свечи: склоненная набок голова, клейкая улыбка, глаза змея-искусителя. Он был так беспечен, раскован, от него исходила такая энергия, что Харпер чувствовала себя старой развалиной.

Сдвинув брови, она мрачно разглядывала его.

— Что, по-твоему, я должна ответить? — хрипло спросила она. — Каких слов ты от меня ждешь? Ты философ, Якоб, а я — нет. Я знаю только… — Она покачала головой.

— Что? — спросил он, продолжая улыбаться. — Что ты знаешь?

— Я знаю, что моя душа восстает против тебя.

— Твоя душа! Силы небесные!

— Да и не только моя душа.

— Вот как? И что же еще?

— Все! — рявкнула Харпер. — Все восстает против тебя. Сам… Предвечный.

Якоб Хоуп расхохотался. Откинув голову и схватившись одной рукой за живот, он буквально покатывался со смеху. Его качало, казалось, он вот-вот споткнется об одно из валявшихся на полу каменных изваяний. Наконец грубый хохот сменился низким смешком. Он покачал головой:

— ЖЕНЩИНА, БОГА РАДИ, ОТКРОЙ ГЛАЗА!

Он поднес свечу к своему лицу. Густые черные пряди сверкнули бриллиантовым блеском. Пламя словно ласкало гладкую кожу. В бездонной глубине его глаз вращались огненные колеса. Харпер увидела в них свое собственное перевернутое отражение.

Самые худшие ее опасения оправдались. Отрицать очевидное было глупо.

Перед ней стоял мужчина тридцати — максимум тридцати пяти лет. Такой, каким она увидела его впервые.

Он нисколько не состарился. Время было не властно над ним.

— Предвечный — это я! — провозгласил Якоб Хоуп. — Я кормлюсь костным мозгом времени. Я был здесь задолго до того, как в океане зародилась жизнь, и останусь здесь, когда земля обратится в пустыню, усеянную костями. А ты, Харпер, начинаешь действовать мне на нервы. По-моему, тебе следует пересмотреть свое поведение.

С этими словами он задул свечу. Харпер вся съежилась: густой мрак снова объял ее. Остались только его голос, его дыхание и запах зверя.

— Ах, Харпер, Харпер. Иногда ты меня по-настоящему огорчаешь. Знаешь, после Аргентины я готов был убить тебя. О-о…

Он издал низкий, похожий на утробное рычание звук, в котором слышалось столько ярости, что Харпер затрепетала.

Но он продолжал:

— Временами ты бываешь просто невыносима. Ты заставила меня усомниться в моем предназначении. Едва не заставила. Но… у меня еще был Грааль. «Синий цветок», синий камень. Этого оказалось достаточно, чтобы ко мне вернулся здравый смысл. Пойми, когда тебе в руки попадает нечто такое — когда ты покупаешь это, прогуливаясь по марокканскому базару, — это не просто случайность, это никак не может быть просто случайностью. Что бы ты там ни думала. «И явится тот, кто станет Предвечным». Так сказано в пророчестве. Поэтому, несмотря на все твои происки, я знал, что я избран. Знал это и не высовывался. — Тон его стал высокопарным, он как будто бахвалился перед ней. — Я не высовывался. Терпение, Харпер, терпение. И вдруг — пять лет спустя, местечко в районе Эджвер-роуд — по дороге в Дамаск, — что-то вроде озарения: разлитая банка содовой, и мне открывается следующее звено. Рассказы — это был след. О, я знаю, что ты-то меня понимаешь. Представь себе, дорогая, двадцать лет. Я ждал двадцать долгих лет, прежде чем вышел на след. Терпение, Харпер, терпение. Хоть время и поджимало. Я уже начал впадать в отчаяние, я уже стоял на краю пропасти, как вдруг стена рухнула, и Рок снова указал мне мое истинное предназначение. А теперь… снова ты!

Слова его обжигали душу. Должно быть, он стоял совсем близко, потому что даже в кромешной тьме Харпер чудилось, что она видит зловещий блеск его глаз.

— Теперь я понял, как далеко ты зашла по тому же следу, — продолжил он. — Впрочем, это неудивительно. Я сам учил тебя, верно? Я научил тебя всему, что ты знаешь. Я горжусь тобой, девочка. Я восхищаюсь тобой настолько, что — усомнись я хоть на секунду в том, что ни единого экземпляра текста больше не осталось, — я бы не отказал себе в удовольствии: растер бы твои кости в муку, чтобы приготовить себе хлеб.

Его дыхание снова опалило Харпер. Рука ее дернулась, и трость выбила дробь на каменном полу. «Почему же тогда ты не сделаешь этого?» — мысленно спросила она. Ее так и подмывало спросить это вслух. Нет, она не должна. Это может спровоцировать его. Он заподозрит неладное. Если ей дорога ее жизнь, лучше держать язык за зубами.

Но молчание лишь подстегнуло Якоба.

— Думаешь, я не способен на это?

— Так почему же тогда ты не сделаешь этого? — выпалила она и тут же подумала: «Дура старая!» — Почему? Почему бы тебе не убить меня?