В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

Учитель грустно улыбнулся:

— Если назвать мула лошадью, он не перестанет быть мулом. В руках у меня, как видишь, коран. — Он поднял книгу над головой.

Лучше бы учитель промолчал. Кара-хан находился в том распаленном состоянии, когда малейшее возражение вызывает лишь слепящее бешенство. Он подскочил к учителю, вырвал книгу:

— Собака! Ты прикрываешь кораном черные замыслы кафиров и коммунистов. К яме его!

Учитель с неожиданной силой отвел руки подcкочивших к нему басмачей.

— Я знаю, почему ты свирепствуешь, Кара-хан, и почему даже учителя тебе ненавистны. Когда эти темные люди научатся читать, они увидят мир новыми глазами, потеряют страх перед такими, как ты, и тогда в горах не останется места насильникам.

Кара-хан захохотал:

— Я угадал, кто ты. И ты увидишь то время, когда все научатся читать. Может быть, тогда овцы станут жирнее, дыни слаще, а вода мокрей? Оставьте ему глаза, воины ислама. Но произносить священные стихи корана эти безбожные уста не должны. Сделайте так...

Душманы сбили учителя на землю, заломили ему руки, запрокинули голову. Чалма упала в пыль и раскрутилась. Блеснул нож... Женщины молились, дети ревели, мужчины не двигались. Залитого кровью учителя снова подняли, он смотрел перед собой безумными, выкаченными глазами.

— Теперь проповедуй, слуга шайтана!

От толчка в спину учитель сделал несколько шагов и упал, уткнувшись лицом в камни и пыль, вокруг головы его растекалась красная лужица.

— Кончайте тех! — крикнул главарь, и в тот же миг железно ударили автоматы. Старый крестьянин и женщина, стоявшие на коленях, уткнулись в землю, девочка, увидев кровь на их одежде, пронзительно заверещала.

— Жалостливые шакалы! — Старший из палачей выхватил из-за пояса кургузый итальянский пистолет, дважды выстрелил в ребенка. И тогда трое басмачей бросились к убитым, столкнули их в яму. Перекошенное лицо главаря банды оборотилось к толпе,

— Вы потеряли уже десять минут. По доброте своей я их вам возвращаю. Но тот, кто через полчаса не заплатит долг, отдаст свою кровь.

Крестьяне, пятясь, начали отступать к домам, потом бросились бегом. Кара-хан, тяжело ступая, прошел мимо сбившихся в кучу женщин и детей к привязанному милиционеру, вкрадчиво усмехнулся, вкрадчиво заговорил:

— Ты тоже надеешься на легкую смерть, щенок? Я скажу тебе, как ты умрешь: с тебя живого сдернут шкуру. А твоих сестер мы продадим кочевникам — в счет ваших долгов.

Азис смотрел мимо басмача, лицо его казалось неживым, даже темные глаза погасли. Застонал очнувшийся учитель. Кара-хан обернулся:

— Пусть, женщины помогут этому. — После пролитой крови Кара-хан размягчился, ему хотелось показывать доброту. Понизив голос, продолжал, обращаясь к Азису: — Ты с сестрами будешь среди заложников, и, как знать, может быть, ты еще заслужишь легкую смерть. Если нас перехватят солдаты Кармаля, ты пойдешь к ним с белым флагом. Ты скажешь им, чтобы нас пропустили, потом вернешься. Если предашь — твои сестры и другие с ними будут зарезаны. Нам нечего терять.

Взгляд Азиса словно вернулся издалека, Кара-хан снова вкрадчиво усмехнулся:

— Дальше слушай. Если нас пропустят, а ты останешься там, умрут только твои сестры. Других я отпущу. Но если ты вернешься, отпущу всех. А ты сам выберешь себе смерть. Думай...

Судя по взгляду Азиса, он жалел, что глаза его не могут обратиться в свинцовые пули, а мозг — в порох. Сжигавший душу огонь ненависти воспламенил бы порох.

— Кроме сестер, о тебе никто не пожалеет, Азис, и не надейся стать героем. Ты оказался плохим стражем, прокараулил кишлак, власти этого тебе не простят. Да тебе ли, последнему человеку в кишлаке, тягаться с хозяином племени? Если бы новая власть была угодна аллаху, он дал бы ей лучших, чем ты, защитников. Разве не так?

Кара-хану захотелось услышать голос раздавленного врага, он вырвал тряпку изо рта парня. Азис сомкнул зубы так, что они стукнули. Кара-хан засмеялся:

— Когда связанный волк щелкает зубами, псы даже не просыпаются.

Азис молчал. Кара-хан отвернулся, подошел к толпе женщин, указал пятерых молоденьких девушек и одну постарше.

— Этих возьмите вместе с его сестрами. Отцы их все равно не смогут полностью расплатиться... Не орать! — Желтая пена закипела на губах басмача. — Они вернутся, если мы благополучно пройдем через заслоны предателей-кафиров. Молите об этом аллаха — иначе вам не видать своих дочерей.

К поляне торопились мужчины. Иные гнали навьюченных осликов, иные сами сгибались под мешками с зерном, сушеными фруктами, шкурами и орехами. Иные пригнали овец, коз и коров. Основное стадо находилось на горных пастбищах, туда Кара-хан послал людей, но об этом крестьянам не было сказано. Мешки не взвешивали, каждый сам говорил, сколько чего доставил, и складывал в общую кучу. Кто-то принес большой ковер в шелковых цветных узорах, кто-то — шкуру горного барса. Тощий мулла с помощниками делал отметки в книге. Самое ценное начали складывать во вьюки и грузить на осликов. Кара-хан, молча наблюдавший за сбором дани, вдруг подал голос:

— Однако, Алладад, твой каракуль не самого высокого качества, этого мало. Придется тебе все же отдать нам сына в заложники... Ступай к ним. — Он указал юноше на отделенных от толпы девушек.

— Помилуй, господин, возьми лучше меня! — Алладад упал на колени.

— Ты уже стар ползать по горам... И ты, Юсуф, недоплатил, и ты, Мохамад. У вас маленькие дети, они не выдержат похода. Пойдете с нами, потрудитесь для воинов, которые защищают вашу свободу от неверных.

Люди уже поняли, что умолять Кара-хана бесполезно, да и опасно. В яме лежали убитые старики и ребенок; прислонясь к дувалу, сидел изувеченный учитель, и никто не хотел оказаться очередной жертвой душманов. Лишь один из крестьян робко подал голос:

— Господин, я заплатил сполна, зачем же ты взял мою дочь?

— Я справедлив — возьми свои мешки обратно. А дочь пойдет с нами. Этого калыма вполне достаточно. Девушка засиделась в невестах, и жених ее, Сулейман Одноглазый, заслужил себе добрую жену. Ты не хотел отдать ему дочь, теперь я дарю ее храброму и верному защитнику ислама. Не бойся — у Сулеймана найдется подходящий дом. Не думайте, что мы — бродяги; тот, кто хорошо служит святому делу, имеет все.

Сулейман стоял истуканом в цепи басмачей, он даже не посмотрел на ту, о которой мечтал когда-то и которую теперь силой вырвали из толпы односельчан, чтобы отдать ему.

— Все! — отрубил Кара-хан. —