Незнакомцы - Дин Кунц

— Вы не шутите? Ну, это неправда, — сказала Жоржа. — Ума не приложу, почему она такое выдумала. Это очень странно.

— Но это еще не самое странное. Когда она мне все это рассказала, я забеспокоилась и задумалась, отчего вы сами мне ничего подобного не рассказывали. Я хочу сказать, что если Марси и в самом деле серьезно болела, мне лучше было бы знать об этом — на случай рецидива. Я начала было выпытывать у нее подробности, ну, сами знаете, как расспрашивают маленьких детей, но девочка вдруг разрыдалась! Мы как раз готовили на кухне печенье, а она заплакала и затряслась, бедненькая, как осиновый лист. Я попыталась утешить ее, но она вырвалась и убежала. Нашла я ее в гостиной, за большим зеленым креслом, она там притаилась, как мышка, на корточках, словно пряталась от кого-то.

— Боже мой! — всплеснула руками Жоржа.

— Минут пять я ее успокаивала и еще минут десять выманивала из убежища. Она взяла с меня слово, что, если эти противные врачи когда-нибудь снова придут за ней, я позволю ей спрятаться за креслом и не выдам. Знаете, Жоржа, она ведь говорила все это вполне серьезно.

По пути домой Жоржа спросила:

— Что за историю ты рассказала Каре?

— Какую историю? — глядя прямо перед собой, вопросом на вопрос ответила Марси.

— Историю о каких-то врачах.

— Ах, эту...

— Будто бы тебя привязывали к кровати. Что это тебе взбрело в голову?

— Это правда, — сказала Марси.

— Нет, это неправда!

— Это правда, — чуть слышно повторила девочка.

— Ты только один раз была в больнице — когда я родила тебя, но этого ты уж наверняка не помнишь, — вздохнула Жоржа. — Разве ты не знаешь, что бывает с врунишками? Что случилось с Дэнни Даком, когда он прихвастнул?

— Фея Правды не разрешила ему пойти к суркам на праздник.

— Верно.

— Врать нехорошо, — тихо произнесла Марси. — Лгунов никто не любит, особенно сурки и суслики.

Совершено обезоруженная, Жоржа с трудом сдержала улыбку и как можно строже повторила:

— Вот именно, врунов никто не любит.

Они остановились на красный свет светофора, но Марси упорно избегала смотреть на мать, глядя прямо перед собой.

— Особенно плохо врать маме и папе.

— А также и тем, кто заботился о тебе. А выдумывать истории, чтобы напугать Кару, — это все равно что соврать.

— Я не хотела ее напугать, — сказала Марси.

— Ну, тогда хотела, чтобы она тебя пожалела. Ведь ты никогда не лежала в больнице.

— Нет, лежала.

— Интересно узнать, когда же?

— Не помню.

— Значит, не помнишь?

— Почти не помню.

— Почти — не ответ. Где же эта больница?

— Точно не знаю... Иногда я все вспоминаю четче, иногда — хуже. Бывает, что вообще помню совсем смутно. А когда вдруг все вспоминаю очень ясно, мне становится... страшно.

— А сейчас ты тоже все помнишь довольно смутно, верно?

— Да. Но утром мне вдруг все вспомнилось очень ясно и стало страшно...

Зажегся зеленый, и Жоржа молча тронула с места машину, размышляя, как ей лучше построить дальше разговор. Ничего путного в голову не приходило. Да и вообще глупо воображать, что понимаешь своего ребенка. Марси всегда поражала ее своими поступками, заявлениями, гениальными идеями, мыслями вслух и вопросами — казалось, они исходили не от нее самой, а были почерпнуты из тайных книг, известных только детям, вроде руководства о том, как вывести маму и папу из терпения.

И, словно бы заглянув в одну из таких книг, Марси спросила:

— Почему у Санта-Клауса все дети ненормальные?

— Что?

— Ну, понимаешь, у Санты и миссис Клаус ведь было много детей, но все они были эльфами.

— Эльфы вовсе и не дети Санта-Клауса. Они у него работают.

— Ой, правда? И сколько же он им платит?

— Он ничего им не платит, моя дорогая.

— На что же они тогда покупают себе еду?

— А им и не нужно ничего покупать. Санта-Клаус им даст все, что им нужно. — Жорже стало ясно, что это Рождество — последнее, когда ее дочь еще верит в Санта-Клауса. Все ее одноклассники уже давно в этом засомневались. Да и сама Марси уже не в первый раз задает такие каверзные наводящие вопросы, от которых Жорже становится немного грустно: когда исчезает красота вымысла и волшебство, это ведь всегда печально. — Эльфы — члены его семьи, и они работают на него, потому что любят свою работу.

— Ты хочешь сказать, что они его приемные дети? Значит, у Санты нет своих детей? Жаль, — вздохнула Марси.

— Зато у него много эльфов, которых он любит, — сказала Жоржа. «Боже, — подумала она, — как же я люблю эту крошку. Спасибо Тебе, Господи! Спасибо Тебе, что Ты подарил ее мне, пусть даже мне пришлось связаться ради этого с Аланом Райкоффом. Нет худа без добра».

Она свернула на проезд к своему многоквартирному дому со странным названием, которое в переводе с испанского означает «Яйца», и припарковала машину в четвертой секции гаража. Прожив пять лет в этом доме, она так и не могла взять в толк, кому пришло в голову дать ему столь одиозное название: «Яйца».

Едва машина остановилась, Марси выскочила из нее, подхватив картинки и тарелку с печеньем, и бросилась бегом по дорожке для пешеходов к дверям. Она явно не была настроена продолжать начатый в дороге разговор.

Жоржа тоже решила, что не нужно портить ребенку праздник. Марси — хорошая девочка, лучше многих других, и выдумка насчет врачей — скорее исключение, чем правило в ее поведении. Жоржа ведь сказала ей, что обманывать — нехорошо, и девочка все поняла, хотя и поупрямилась немного, но ведь потом она переменила тему разговора, значит, признала, что не права. Все порой заблуждаются, и не следует ее в этом упрекать, тем более в канун Рождества.

Жоржа не сомневалась, что больше никогда не услышит от дочери подобных глупых выдумок.

5

Лагуна-Бич, Калифорния

В течение дня Доминик Корвейсис перечитал анонимную записку, отпечатанную на машинке, не менее сотни раз:

«Лунатику настоятельно рекомендуется покопаться в своем прошлом, ибо именно там он отыщет ключ к своим проблемам».

Подозрительным было не только отсутствие на листе бумаги подписи, а на конверте обратного адреса, но и слабый, смазанный оттиск штемпеля, по которому невозможно было даже определить, откуда — из Лагуна-Бич или из другого города — было отправлено загадочное послание.

Расплатившись за завтрак и покинув ресторан, он сел в машину и, не обращая внимания на свежий экземпляр своей книги, еще несколько раз перечитал записку. Это занятие привело его в такое нервное возбуждение, что он выудил из кармана пиджака пару пилюль валиума и сунул в рот, намереваясь проглотить, не запивая, но в последний момент заколебался: для анализа новой ситуации ему потребуется свежая голова. И, впервые за последнее время, он решил отказаться от таблеток как панацеи от своих тревог — пилюли вернулись в коробочку, а последняя, в свою очередь, в карман пиджака.