Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

– Ежели кто из паствы на государственные устои произмышлять станет, и в том на исповеди признается, вы, отец Андрей, обязаны донести в соответствующее ведомство или хоть мне лично, можно изустным образом. Это понятно ли? – строго сказал Карп Платонович, с трудом преодолевая отчаянный зуд в паху.

– Исповедь – есть таинство церковное и светским властям отчету не подлежит! – не оборачиваясь от окна, отчеканил священник.

Карп Платонович открыл уже было рот, чтобы возразить, но тут попадья Аграфена внесла блюдо с плюшками и пирогами. Нутром почувствовав повисшее в воздухе напряжение, женщина сразу же вступила в игру.

– О чем это вы тут, когда чай поспел? – мягко пропела она. – Все в делах, Карп Платонович, все в делах! Прямо и Андрюша мой. Как это у вас, у мужчин, все по-серьезному. Страх один и для здоровья убыток. Нешто нельзя просто посидеть с хорошим человеком, поболтать в охотку, вот как мы, бабы, болтаем…

– Да вот я как раз о том и говорю! – урядник невольно заулыбался откровенной бесхитростности привлекательной и знойной на вид попадьи (Был бы муж хоть на четверть также мил, мы бы с ним быстро сговорились!). – Меня, как государственного человека, вот как раз слухи и болтовня и интересуют. Те самые, что в народной гуще варятся. А я уж потом из них потребное мне блюдо сварю…

– Всем известно, какие блюда готовят фараоны из слухов да неосмотрительной болтовни! Полна Сибирь! – резко, как ворон каркнул, сказал отец Андрей.

Фаня невольно охнула, Карп Платонович нахмурился. «Вряд ли я тут чего дельного добьюсь! – с досадой подумал он. Молодой священник явно шел на конфликт, едва не гнал из дому. – Зря ты это, братец, зря… Как бы после не пожалеть!»

Во время чаепития говорила одна Аграфена Михайловна. Отец Андрей молчал, глядел в скатерть и слегка двигал глазами, словно газету читал. На прощание едва кивнул. Зато Фаня пошла проводить гостя.

Уже в сенях словно невзначай прислонилась горячим плечом, спросила шепотом:

– А что, Карп Платонович, вам и вправду слухи по службе нужны?

– Позарез! – честно ответил урядник и чиркнул ребром ладони по воротнику, показывая, какой силы надобность у него имеется.

– А я ведь могу вам помо-очь! – пропела Фаня. – Я от скуки про все знаю. И про всех…

– Неловко, Аграфена Михайловна… – начал было Карп Платонович, но тут же оборвал сам себя.

«Дубина! – самокритически подумал он. – Поп – бирюк и гордец, из него и маслодавилкой ничего не выжмешь. Теперь попадья тебе сама в агенты набивается, а ты и нос воротишь! Да и какова попадья!»

– Нешто не верите мне? – обиженно надула между тем губы Фаня. – Или я вам не по нраву?

«Господи, прости, чего это она спрашивает? К чему?… А… После разберусь. Государственные интересы – прежде всего!»

– Ежели вы, Аграфена Михайловна, из гражданской сознательности желаете…

– Желаю, желаю! – снова прошептала Фаня и как-то так повернулась, что на мгновение прижалась округлым бедром к туго обтянутому штанами бедру урядника. Карп Платонович ощутил в организме отчетливое неудобство. Давно беспокоящий полицейского зуд в известном месте усилился почти до нестерпимости.

– Надо нам с вами будет еще повстречаться… – тоже переходя на шепот и сам слыша в своем голосе смятение, предложил Карп Платонович.

– Это уж непременно, – едва заметно усмехнулась Фаня. – Андрей всегда такая бука, вы уж не серчайте. Я вам знак подам, когда его дома не будет. Тогда вы придете и без помех поговорим. Я вам все, что знать захотите, обскажу…

При этом молодая попадья улыбнулась столь обещающе, что Карп Платонович моргнул и облизнул вмиг пересохшие губы. Выйдя на улицу и едва свернув за угол, он остановился и принялся отчаянно чесаться во всех местах разом. Со стороны казалось, что беднягу урядника буквально загрызли блохи или иная подобная нечисть.

Даже в самое ненастное время, когда крутило и мело, и когда, как говорится, хороший хозяин собаку из дому не выгонит, Вера Михайлова не могла отказать себе в обычном удовольствии – сходить на кладбище к Матюше. Кому-то подобное удовольствие показалось бы странным, но Вера попросту не знала иных развлечений, кроме чтения книг, да посещения могилки покойного мужа (убитого инженера она упорно считала именно мужем).

Кликнув собак, дав подробные наставления кухарке и предупредив детей, Вера надела полушубок, поуютнее замоталась в шерстяную шаль, и вышла во двор, во влажную ноябрьскую круговерть.

На поселковом кладбище было, как и следовало ожидать в такую погоду, пустынно и гулко. Видимость из-за метели едва достигала трех саженей. Любые звуки глохли невдалеке в снежных круговоротах. Небо как будто исчезло вовсе – подняв кверху лицо, можно было увидеть лишь темные точки, быстро летящие в самых различных направлениях. Казалось, что каждая из них имеет собственные устремления и вовсе не подчиняется ветру, который неизменно, вот уже третий день кряду, дул с северо-запада на юго-восток. Вера удовлетворенно вздохнула – отличная погода для ее разговора с Матюшей. Душам-то, им, небось, до земной непогоды дела нету, а ей, Вере, тоже все равно – лишь бы не помешал никто.

Разговоры с Матвеем Александровичем Вера всегда вела подробные и обстоятельные, вслух. Внутренней речью она владела плохо, читала, шевеля губами, и даже когда писала письмо или иной документ, вслух проговаривала все то, что будет написано. Иногда, когда кто-то мог услышать ее разговор с мужем, Вера говорила у могилки по-французски, чем сильно пугала поселковых жителей, пришедших на кладбище вспомнить родных (не решаясь спросить, они единодушно порешили, что жутковатая Вера говорит с покойником на бесовском, потустороннем языке).

Собаки шарились по кустам, гоняя затаившихся там соек. Вера, разметя снег, присела на скамеечку и, закутавшись в платок, подробно рассказывала Матюше о последних успехах детей, о заработанных деньгах и тратах, о новой конюшне, которую они с Алешей планировали сладить еще до весны. На весенней ярмарке Вера хотела приобрести для Матюши-младшего небольшого и по возможности смирного конька и теперь советовалась с мужем: не опасно ли, не рано ль? «Здешние казаки сыновей на лошадь сажают, едва ходить начнут, – вслух рассуждала Вера. – Стало быть, и нам местным обычаем обойтись можно? Матюше уж девятый годок, он и сам себя взрослым почитает. Учится ездить помаленьку. К Воронку-то я его, понятно, не подпущу ни за что. Тот с годами все более нравен становится, так после тебя никого за хозяина и не признал. А вот Гречка – старая Алешина кобылка – в самый раз. Алеша говорит, можно ему совсем маленькую лошадку, калмыцкую, купить. С нее и упасть и не страшно. Но они, рассказывают, злые и дикие совсем… Как поступить?»