Красная тетрадь - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Машенька судорожно сглотнула. Элайджа, наконец, как-то уяснила для себя происходящее и улыбнулась Шурочке:
– Ты, Шура, нашего Крыса не обижай. И корми хорошо.
– Конечно, тетя Элайджа! – деловито согласился Шурочка. – Я у Волчонка уже спросил, что он любит. То и буду давать.
Семен Саввич Овсянников в своем темно-зеленом, исправничьем мундире на приисках – гость редкий. Не его, так сказать, епархия. На то горный исправник имеется, Игнатьев, который, почитай, всю свою жизнь в разъездах проводит. От одного прииска до другого – и сотня верст может быть, и куда более того. Все надо в свой черед посетить, дела разобрать, решение принять… Так что каждый отдельный прииск и своего, горного-то исправника видит ох как нечасто!
Нынче же в конторе, вместе с хозяевами, Опалинскими, сидели сразу оба исправника – и Овсянников, и Игнатьев, да еще какой-то никому не известный жандармский чин, передавали – не то из Ишима, не то из самого Тобольска… Понятно, что приисковый люд волнуется и всякие предположения строит.
Некоторые говорят, что тетрадь инженерова нашлась, и теперь исправник с приставом и урядниками прижмут Опалинских к ногтю и будут порядок наводить. Другие возражают: где ж это видано, чтоб полиция с жандармами за правду стояли?! И то верно – нигде не видано. Тогда, наверное, все наоборот – сейчас договорятся мироеды полюбовно и расценки понизят, а кто не согласен – тех сразу заарестуют. Не случайно по всем трактам и лесным даже дорогам казачьи разъезды – так и шастают, так и шастают… А еще такое говорят, что странный разбойник Дубравин «ультифатум» властям выставил: «мол, сколько можно кровь народную пить?! Сделайте немедленно, чтобы нормы в два раза ниже, водку продавать по желанию, и в каждый праздник – чтоб выходные без обмана. А еще надо бы конституцию ввести…». Что такое «конституция», никто толком не слыхал, но, говорят, очень полезная в народном обиходе вещь. У кого она есть, те и горя не знают. Да и всем в тайге известно: Черный Атаман хоть еще в Воропаевские времена умом повредился изрядно, однако, человек образованный и в светлые минуты глотки готов за народное счастье перегрызть. Стало быть, пускай будет конституция!
Посидели исправники с жандармом в конторе, попили чаю, откушали чем Бог послал, да и отбыли восвояси. Так ничего и не прояснилось. Зачем приезжали? Чего хотели? О чем с хозяевами договорились?
Мастера Емельянова подослали в контору с каким-то несрочным случаем, а на самом-то деле – разузнать, что да как. Вернулся ни с чем. Только и проку: будто бы Марья Ивановна с лица спала и вовсе довольной не выглядит. Может, не договорились все-таки? Или тетрадь инженерову спрятала и народу отдавать не хочет? И, кстати, отчего это на встречу нового инженера не позвали? Пусть он хоть какой, и тетрадь эта… но право-то знать он имеет? Ясное дело, имеет! Отчего ж обошли? Ох, нечисто тут, нечисто! Недаром на Выселках коза козленка с двумя головами принесла, а у Неупокоенной лощины лешак уже которую неделю бушует и тропы крутит…
– Как ты думаешь, Митя, чего они на самом деле хотели?
– А, так тебе тоже показалось, что есть еще какое-то «самое дело»? – Опалинский нервно потер некрупные, но хорошей формы кисти таким образом, словно хотел намылить руки. – Кроме того, о чем они впрямую спрашивали?
Маша прошлась по комнате, сильнее обыкновенного припадая на больную ногу.
– Само собой. «Кто из приисковых в банде у Воропаева состоял? Каковы теперь работники? Остались ли семьи?» – те ли это вопросы, которые два исправника задавать станут. Коли и надо знать, урядника было б довольно. А здесь все так таинственно…
– Главное – про Никанора. Отчего они мне это сказать приехали?
– Нам обоим.
– Все равно. Он на меня смотрел. Что мне Никанор?
– Ничего. Ничего тебе Никанор.
– А если он сюда явится?
– Если и явится, так не к тебе, а к Вере Михайловой.
– Ты думаешь, ей тоже сообщили?
– Не знаю.
– Надо б узнать. Но как?
– Через Марфу Парфеновну. Чего ж проще? Если ее убедить, то она старуха умная, сумеет, как надо, повернуть и все вызнать.
– Хорошо, я попробую…
Супруги сидели рядом, на неудобных конторских стульях, и говорили отчего-то в полшепота. В какой-то момент Маша протянула руку и накрыла кисть мужа своей. Оба поежились от этого прикосновения, хотя и не думали и не чувствовали дурного друг об друге. Казалось, что в жарко натопленной комнате между ними насыпан сугроб, и они оба разом попали руками в его мерзлую глубину.
– Аграфена, подай чаю господину уряднику.
– Премного благодарен.
Карп Платонович вздохнул и, выбрав время, когда попадья вышла из комнаты, с мучительным наслаждением почесал подмышкой. Опасности, что несообразное поведение полицейского заметит сам отец Андрей, не было никакой, так как молодой священнослужитель в сторону урядника не смотрел совершенно. Напротив, всячески избегал любого пересечения взглядов, хмыкал высокомерно, дергал шеей, и никаких позывов к сотрудничеству не проявлял. Что было, безусловно, странным.
«Почему служивый поп ведет себя в присутствии урядника как революционер на допросе?» – задал себе резонный вопрос Карп Платонович и постановил обязательно отыскать на него ответ.
Спрашивал-то он обыкновенное дело, нимало не разглашая государственных интересов. Не говорил ли кто какой крамолы на государя либо законную власть? Нет ли признаков какого заговора или сборищ с преступной же целью? Не объявлялись ли среди паствы члены банды Черного Атамана? Пусть даже все не напрямик, пусть даже и вовсе – сбоку припеку. Главное ниточку за кончик ухватить, а там уж и весь клубок размотать можно. На то уж полицейские и жандармские силы имеются… А у кого же и поспрашать о таком, как не у попа? К нему, чай, по должности всякие слухи стекаются, да и исповедь, опять же… Понятное дело, ее разглашать им по службе не положено, это мы понимаем и уважаем, но ведь ежели кто против государя нашего чего замыслил, а поп узнал, так это же все – не в счет тогда, это он по-любому донести обязан… Свекор-то евонный, отец Михаил, что в Покровской церкви служит, всегда все правильно понимал и за подотчетным контингентом следил не хуже пристава. А этот-то, интересно, государственные интересы понимает или как? А может, старичок-владыка ему мозги крутит? Ведь все как один говорят: владыка Елпидифор в зрелости – величайшего ума человек был, и образованности редкостной, и ревностности в вере. В столицах обретался, с большими людьми дружбу водил. А чего же его после того в занюханный Егорьевск в Сибири занесло, а? Ежели подумать как следует? Ага! У попов-то, у них, всякому известно, свое вольнодумство бывает, какое обнакновенному человеку и не понять ввек. Вот хоть кержаков взять, которые в Кузятине обретаются… Но от них-то беспокойства в стане немного, правду сказать, последние полвека и совсем нет. А Елпидифора, по всему видать, за вольнодумство в Сибирь и сослали. По ихнему, церковному ведомству. А ежели он, сморчок усохший, теперь молодого отца Андрея смущать станет? Уже смутил?