Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

«Да, папа всегда об этом мечтал. Тогда, он говорил, и можно будет по-настоящему развернуться…»

«Я слышал, что ваш отец был большим патриотом Сибири и ее возможностей…»

«Он говорил, что у нас в Сибири мысль умственная, культурная и художественная даже несомненно присутствует. Но в просторах растворяется и потому незаметна. Он, Иван Парфенович, был в Париже на выставке. Рассказывал, что там на десяти верстах все собралось. И потому замешано круто. А у нас? Вот на стакан ложку сахара положить – сладко. А если – на ведро? Будто и не было ничего.»

С ума сойти! Дикий егорьевский купец Гордеев, самодур и пьяница по рассказам, оказывается, бывал на Всемирной Выставке в Париже. И приехал оттуда вовсе не подавленным несовпадением уровня культур и цивилизаций, а сделал из того изящные и небезнадежные для своей отчизны выводы… И что же теперь?

«Я прошу у вас прощения за это прямое и, может быть, невместное обращение, но я пытался говорить с Петром Ивановичем и Дмитрием Михайловичем, и…»

Она приняла его невысказанное предположение с усталой обреченностью, в которой чуть заметной, трепещущей нитью пробивалось раздражение. Направленное, впрочем, вовсе не на него.

«ВЫ можете меня сейчас выругать за бестактность и даже вовсе прогнать с глаз, но я должен попытаться узнать, поскольку это до дела касается. Отчего вы с Верой Михайловой враждуете? И этот инородец, остяк кажется, он же, если я правильно понял, раньше с вашим отцом работал, чуть ли не правой его рукой числился?»

И без того узкие губы сжались в бесцветную нитку. Лицо казалось покрытым пылью. Хотелось достать платок и протереть его, как горничная протирает мебель. А не сыграете ли вы мне на рояли? Я, в общем-то, равнодушен к музыке, особенно самодеятельной, но светскость – проверенный и удобный способ избегать щекотки чувств. Простите меня покорно, но я должен думать о деле, из ваших же интересов…

У него лицо, полное давней, неутоленной боли, едва прикрытой щербатой улыбкой. Откуда это взялось? Кто вы на самом деле, Андрей Андреевич?

«Остяк Алеша, действительно, старый, быть может, единственный друг моего отца. Но по душе он – чудовище из соленых озер и болот его родины, настроенное на получение прибыли. Почти европейская предприимчивость в сочетании с дремучей самоедской душой – страшное сочетание, поверьте. Страдания живых людей никогда и нисколько не достигают его органов чувств. Причем он равно презирает и русских, и своих соплеменников…»

«Я видел его в приисковом поселке и даже мельком говорил с ним. Узкий и коричневый, похожий на незажившую до конца царапину, смазанную йодной настойкой. Он кривлялся передо мной от стеснения, страха, из природной скрытности?»

«По привычке. Вначале, после смерти отца, надо отдать ему должное, он действительно пытался помогать мне. Как умел. Но мы с Митей… с Дмитрием Михайловичем старались как-то улучшить жизнь рабочих, переустроить все на более цивилизованный лад. Тогда Алеша разочаровался в нас окончательно, ушел и потом связался с Верой Михайловой. Должно быть, по родству вычерпанных до донышка душ…»

Жить с Верой. Вдовой инженера Печиноги, бывшей горничной Софи Домогатской, наваждения. Может быть, это и не глупо. Но во всяком случае – смертельно опасно. Старый остяк Алеша – отважный человек. Или ему уже просто нечего бояться?

«И все же – чем они вам так досадили, Марья Ивановна?»

«У Веры – выездная торговля. Все чисто, легально, удобно. Дальние села, хутора и усадьбы на трактах, самоедские стойбища по берегам рек. Щедрые подарки полицейским чинам. Все в восторге. К тому же Варвара, дочь Алеши, попутно покупает для своего егорьевского магазина изделия народных промыслов. И платит за них живые деньги, которых эти люди зачастую вообще никогда не видели. Все это – кисея, обманка, прикрывающая подлинную торговлю. Пять лет назад Алеша построил и оснастил винокуренный завод. Рабочие воруют золото с прииска, и относят в условленные места, где обменивают мешочки с песком и слитки на водку. Всем все известно. Раз десять полиция пыталась пресечь, вербовали осведомителей в среде рабочих, но – тайга! Каждый раз торговцев успевали предупредить раньше, а осведомители… ну, пропадали куда-то. Алеша в тайге – царь и бог. Проложенные им пути ведут в степь, на Алтай, в Китай, даже в Приморье. Его младшая дочь полгода в сумме живет где-то в лесу и никто не знает, где она и что делает. Вера – умная ведьма…»

«То есть они продают на сторону золото, украденное у вас… у нас?»

«Алеша предлагал нам делать это самим…»

«То есть как? Самим у себя воровать?»

«По его словам, многие владельцы приисков делают это чуть ли не с начала промыслов в тайге. Часть золота, обмененная на водку, минует государственные лаборатории и приносит хозяевам чистую прибыль. Это противозаконно, но зато выгодно. И даже, по мнению Алеши, не очень опасно. Все чиновники Сибири продажны, это вам, конечно, известно не хуже, чем мне… Впрочем, теперь, когда пески истощились, все это уже не имеет особого значения…»

«Право, мне очень хотелось бы вас обнадежить, но, по-моему, всегда лучше знать правду. Я, со своей стороны, сделаю все возможное, и если у меня появятся какие-то здравые и подкрепленные расчетами предположения и предложения, немедля сообщу вам. Кроме того. Это, разумеется, не совсем мое дело, но, поверьте, у меня есть некоторый опыт в данных вопросах. Мне кажется, сейчас вам следует обратить внимание на настроения рабочих. Особенно на Мариинском и Новом приисках. Рабочие, разумеется, о чем-то догадываются, но ничего не знают наверняка, в их среде циркулируют самые дикие, странные донельзя слухи. Я пока еще не сумел понять, стоит ли за всем этим что-то целенаправленное, или это, так сказать, свободная флуктуация народной фантазии…»

«Да, я знаю, спасибо. Дмитрий Михайлович займется…»

«Хорошо. Нынче, я вижу, вы устали, позвольте откланяться. Вот это я оставляю вам для ознакомления…»

«Вы оставляете мне красную тетрадь?!»

«Нет, нет, что вы! Как вы могли подумать?! Для устойчивости посюстороннего бытия мифы должны жить и сохраняться в первозданной неприкосновенности. Всего лишь вот эти, вложенные в тетрадь листы. Если у вас возникнут какие-то вопросы, я к вашим услугам в любое время. И к услугам Дмитрия Михайловича. Кстати. Он избегает меня. Вы не можете сказать, отчего?»

Могу, но никогда не скажу. Предел нашей откровенности друг с другом определен раз и навсегда. Мне жаль. У него хорошая улыбка и очень усталые глаза. И он не так уж нехорош собой, как мне показалось вначале… Боже, какая банальность, vulgar, как сказала бы Софи! Любочка говорит, что после возвращения из тайги Надя летает как на крыльях. Вряд ли причиной этому – приезд дражайшего Ипполита Михайловича. Господи, о чем я думаю! Спаси и сохрани! Надо бы сходить в церковь, причаститься и помолиться как следует в тишине и покое.