Я — ярость - Делайла Доусон

— О, я обращаю внимание на суммы. Я смотрю на то, сколько ты тратишь на поездки, на массаж (который совершенно точно не является лечебным!), на специальное обслуживание в номерах отелей, на бутылки шампанского. Я вижу чеки, которые ты каждый месяц выписываешь Дженне и Кэндис на содержание их жирных детей. Я видела квитанцию от флориста за доставку двух одинаковых букетов — один мне, а другой бог знает кому. Я на все обращаю внимание, Рэндалл, и уверена, что ты тратишь куда больше моего.

Дедушка Рэндалл фыркает.

— Ну что ж, когда сам оплачиваешь счета, то сам и устанавливаешь предел трат, Патрисия, — он говорит как какой-нибудь большой босс из компьютерной игры. — Можешь выдвигать любые обвинения, это ничего не изменит. Я же сказал: ты прекрасно знала, что собой представляет этот брак. И отлично понимаешь, что все кончено. Просто тебе нужно всегда оставить за собой последнее слово, не так ли? Что ж, как мужчина не могу этим не восхититься. — Пол скрипит под его ногами, и Элла видит тень в коридоре. — Я еду в отель. Бумаги тебе пришлют на следующей неделе.

Он ковыляет по коридору, и Элла еще сильнее съеживается за мешками. Когда бабушка узнает, что она слышала все это, то навечно возненавидит ее, — ведь речь о бабушке, она идеальна, она всегда обо всем осведомлена и всегда должна быть главной.

И ее отвратительный старый муж, по-видимому, бросает ее.

Теперь Элла понимает, о чем они спорили на заднем дворе, почему бабушка обчистила сейф, — ведь она только что потеряла все средства к существованию. Элла рассмеялась бы, если бы не болезненное осознание, что они с Бруклин полностью зависят от бабушки. Мамы и папы нет, как нет и денег, из-за которых мама оставила их на попечение Патрисии.

— Тупой старый кусок дерьма…

Бабушка заглядывает в комнату, тянется за своей сумкой и замечает Эллу. Глаза у нее угрожающе сужаются, но из-за отсутствия морщин она выглядит почти как робот.

— Злорадствуем? — интересуется она, выпятив подбородок. Элла старательно таращит глаза, демонстрируя удивление.

— Что? Нет, мэм, я ничего не слышала… то есть, я не была…

— Не лги мне, все ты слышала. И, должно быть, даже поняла большую часть. Впрочем, твоя мать наверняка наговорила тебе всякого и ты рада видеть, как меня втоптали в грязь.

Элла качает головой, отчаянно пытаясь придумать, что сказать, — но она в ловушке.

— Нет, бабушка, мне жаль… Дедушка Рэндалл…

— Рэндалл. Просто Рэндалл. Не будем притворяться, что он часть семьи, да?

— Хорошо, бабушка.

— А теперь вставай. Хватить елозить мокрой задницей по моему ковру.

Элла поднимается, чувствуя, что с шорт капает, что на голове полный хаос, а под одеждой все еще холодит тело купальник. Забавно, что рядом с бабушкой она все еще чувствует себя неуклюжей, маленькой и глупой.

Бабушка наверняка специально обращается с ней так. И не только с ней: с Розой и Мигелем (когда они еще были тут) она разговаривала точно так же.

— Ты не должна подслушивать.

— Я поднялась наверх, чтобы взять лекарство. Клянусь, я не пыталась…

Бабушка устало массирует виски.

— Неважно, теперь ты в курсе. Все равно завтра бы узнала. Что вышло, то вышло.

— Х-хорошо?..

— Ваше поколение вечно заканчивает предложение вопросительно. Прекрати, из-за этого ты выглядишь слабоумной идиоткой.

— Да, мэм.

Какое-то время они стоят молча. Бабушка — в безукоризненной одежде, склонившись над потрепанной сумкой с наличными и бриллиантами, и Элла — в сырых обрезанных шортах, в выцветшей майке, с голыми ногами. В воздухе витает неловкость.

— Готовить умеешь?

Не тот вопрос, который Элла ожидала услышать.

— Что?

— Это простой вопрос. Ты умеешь готовить?

— Немного?.. То есть да, мэм, немного умею.

— Тогда отправляйся вниз и приготовь ужин. Понятия не имею, что у Розы есть из запасов, но уверена, что-нибудь отыщется.

Элла пристально смотрит на бабушку.

— Это всё?

Бабушка указывает подбородком в сторону дверей.

— Да, всё. Делай, что велено.

Теперь она кажется совсем другой: резкой, даже жесткой, как будто под загорелой кожей, холодным образом и одеждой нежных тонов скрывается каркас из витой проволоки.

И еще Элла почему-то воображает, что бабушка похожа на жесткое вяленое мясо.

Она обходит бабушку по дуге, думая о том, куда же та денет деньги и драгоценности, которые, несомненно, принадлежат дедушке Рэндаллу… то есть просто Рэндаллу. Если бы он хотел отдать их бабушке, то сказал бы код от сейфа, а бабушка, в свою очередь, зная, что все останется при ней, не стала бы так изворачиваться, чтоб заполучить их тайком. И ждать, пока Элла уйдет, чтобы перепрятать сумку.

Элла торопится вниз проверить Бруклин. Сестра все еще залипает в телевизор — и хорошо, ведь всего в нескольких футах от нее плещется голубая вода в бассейне, слишком глубоком для пятилетнего ребенка (даже там, где мельче всего). На Эллу накатывает странная и неожиданная паника, будто ей о голову разбили яйцо. Только сейчас она осознает, что это, возможно, величайшая ошибка за всю ее жизнь — на десять минут оставить пятилетку одну возле бассейна. Никогда больше она не подвергнет Бруки такой опасности. С любого места на огромной кухне она может через окно видеть задний двор, так что не придется бегать наружу, рискуя еще сильнее разозлить бабушку.

Она ковыряется в кладовой, все еще мысленно укоряя себя, и решает приготовить макароны с сыром: тут есть и лапша, и кусок твердого апельсинового сыра. Так странно, что бабушка не знает, какие продукты есть у нее на кухне. Этот сыр куда вкуснее чеддера, но Бруклин не заметит разницы. Сестра обожает макароны с сыром, пусть это будет для нее в качестве извинения за то, что Элла оставила ее наедине с тысячью галлонами смерти.

Пока вода закипает, Элла проводит более тщательную инвентаризацию. В кладовой есть кое-какие продукты, но не очень много: ни муки, ни сахара — только все те же крекеры и вычурное печенье, а еще консервные банки с гадостью типа каперсов и анчоусов. Одна буханка хлеба — конечно же, дорогая, коричневая и с семенами.