Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Поставить свою невесту в приоритет — вещь совершенно естественная, не стоит даже это обсуждать, — заметила Перл. — А вечером мы идем в театр. Бродвейская постановка, что-то из Шекспира.

— Может, «Сон в летнюю ночь»? — предположила Элизабет. — Очень люблю эту пьесу.

— Никогда о ней не слышала, — заявила Перл.

— Догадка миссис Джонсон верна, — заулыбался доктор. — Дорогая, я же принес тебе рекламные буклеты!

— Я их потеряла. Чарльз, нам пора! Мне еще нужно переодеться перед ужином в «Дельмонико»[33].

Мистер Фостер чуть укоризненно улыбнулся невесте, но встать и не подумал. Пока он пил чай с пирожным, Мейбл заговорила о самочувствии Дорис Вулворт, своей невестки.

— Мама прекрасно себя чувствует, вопреки всем вашим, миссис Тернер, пророчествам! — ответствовала Перл. — Что такого страшного ей предрекали Таро? Опухоль в груди? Она, бедняжка, потеряла покой и сон. Слава Богу, все-таки сходила к врачу, и тот ее успокоил. Ничего серьезного у нее нет.

Элизабет слушала, глядя на желто-золотые кроны кленов. Имея все доказательства, открытого конфликта со Скарлетт она не боялась. Успешной была и ее идея проводить время втроем.

«С некоторых пор Скарлетт уже не уделяет ма того внимания, к которому та привыкла, — размышляла молодая женщина. — Когда появилась я, „дорогая подруга" переключилась на новый объект. Тем лучше! Проще будет рассказать родителям правду о ней. Потом она уедет и мы снова заживем спокойно!»

Вернувшись из Мэна, Роберт Джонсон сразу же пригласил Элизабет навестить его в конторе. Свекор-детектив был доволен расследованием, но то, что он узнал, устрашало. Брать деньги за работу он не захотел, просто передал Элизабет толстый конверт.

— Будьте осторожны, мое дорогое дитя, — сказал он, целуя ее в лоб. — Я подумываю о том, чтобы самому изобличить эту миссис Тернер. Но если это не входит в ваши планы, попросите хотя бы, чтобы мистер Вулворт вас сопровождал.

Однако Элизабет хотелось все сделать в одиночку, несмотря на компрометирующие документы, которые у нее были. Почему — она и сама не понимала.

«Может, в жизни мне нужен вызов? Потребность доказать себе, что я теперь сильная и делаю что-то хорошее для других?»

Эта мимолетная мысль заставила яркие розовые губы Элизабет улыбнуться. У Скарлетт и Чарльза Фостера, не сводивших с нее глаз, одинаково екнуло сердце

— молодая женщина в этот момент была само искушение, ни больше и ни меньше…

Замок Гервиль, пятница, 22 сентября 1899 года

Шел густой мелкий дождь. Газоны в парке блестели от влаги. Рано пожелтевшие после засушливого лета деревья спешили расстаться с листвой. По водосточным трубам с шумом стекала вода. Старый Леандр разжег огонь в большом, отделанном камнем камине в гостиной.

Казалось, потрескивание дров, пожираемых лепестками пламени, вторит завываниям ветра.

— Ты не успокоишься, пока окончательно не испортишь мне настроение, Жюстен! — сердито выговаривал Ларош, стоя в центре просторной комнаты. — Почему я должен тебя слушаться?

— Если нет — я уезжаю! — отвечал юноша.

Ссора разразилась минут десять назад, когда помещик по привычке уединился с кофе и бокалом коньяка. Жюстен не унимался, и разговор уже шел на повышенных тонах. За закрытыми створками двери прислушивалась разозленная и испуганная Алин: из-за нее все и началось.

— Вот так возьмешь и уедешь? — вскричал Гуго Ларош. — Полным ходом идет сбор винограда, а ты все бросишь? Я хочу сделать тебя своим наследником, и что же? Ты проедаешь мне плешь из-за какой-то шлюхи! Мне еще столькому надо тебя научить: прессование, подбор бочек, танины!

— Я, может, потом об этом и пожалею, но выбирать вам! Я — человек верующий, и у меня есть принципы. А вы — вы мало того что завели любовницу, но и поселили ее в комнате, где скончалась ваша супруга!

И если б еще держали это в секрете! Но нет, славной и исполнительной Сидони приходится теперь обслуживать Алин, стирать ей белье, менять простыни. Я больше этого не потерплю!

Выдав эту реплику, Жюстен подошел к камину — поворошить угли. На душе у него было тревожно: что, если Ларошу уже доложили о его шашнях с Мариеттой, у которой есть муж-фермер и маленький ребенок? Если да, он лишится своего главного аргумента.

— Проклятье! Пойми, Жюстен, я хоть и старик, имею свои нужды! — сказал Ларош уже чуть спокойнее. — Не чета тебе, святоше, который месяцами обходится без женщин.

Жюстен вздохнул с облегчением. Значит, до сих никто про них с Мариеттой не догадался…

— Молитва помогает мне обуздывать порывы такого рода, — сказал он, разворачиваясь лицом к отцу. — Кстати, я искренне рекомендую вам очистить совесть перед Господом. Почему вы не ходите со мной к мессе? Семье Ларошей отведена в церкви целая скамья, и после смерти мадам Аделы она всегда пустует.

— Я слишком много нагрешил, чтобы так обременять кюре, — иронично заметил помещик. — Исповедаться после службы — нет, об этом не может быть и речи. И вообще — что за разговоры? Ты правда представляешь меня в церкви, с облаткой в зубах?

Жюстен встретился с Ларошем взглядом, но почти сразу же отвернулся и посмотрел на портрет Элизабет, висевший тут же, на зашитой дубовыми панелями стене, между портретами Аделы и Катрин.

— Отец, что такого страшного вы могли сделать? — спросил он.

Алин за дверью затаила дыхание. К этому времени рядом с ней уже стояли садовник Алсид, помощник престарелого Леандра, и нервно теребящая фартук Сидони. Не хватало только кухарки Ортанс, крупной женщины средних лет, которую не интересовали дела хозяев и остальной прислуги.

— Этот молодой мерзавец хочет меня выгнать! — зло прошептала Алин. — Вот ведь наглый! Если мсье послушается, я пропала!

— До чего дошло — позорище! — пробурчал Алсид. — Этот сосунок, сын Мадлен, распоряжается в доме! Думает, хозяин у него в руках. Мамаша — убийца, чего же от сыночка ждать? Вздорная была баба. Хозяин вчера говорил, что на этой неделе она в тюрьме и померла.

— Мсье знает, что делает, иначе не привел бы мсье Жюстена жить в замок, — подала свой тонкий голосок Сидони.

Гуго Ларош услышал, что в соседней комнате, столовой, кто-то шепчется. Передернул плечами — разумеется прислуга. Подслушивают.

— Лучше б мы об этом поговорили утром, на улице, подальше от любопытных ушей, — недовольно сказал он, указывая на дверь. — Жюстен, если Алин вернется ночевать на чердак, ты останешься? Я распоряжусь, чтобы она носила только черное платье и поменьше показывалась тебе на глаза.

В одно мгновение грозный помещик превратился в униженного просителя. Жюстен этого точно не ожидал. Он затеял ссору, исключительно чтобы позлить Лароша, и вдруг такой результат!

— Ты — отрада