Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

Раздумчиво киваю, продолжая зеркальный разговор.

— Ах, великодушный, милостивый, мудрый король Улада! Как велик, как добр он, простив предательство своему князю… но ведь ты всегда был его любимцем. Конхобару, верно, лестна мысль, что, пусть не сам он, но его князь одолел королеву-ведьму. Не на поле брани — на любовном ложе, победа не менее славная!

— Уж не за ядовитый ли язык тебя назвали Мейв? — темнеет он взглядом.

Я и впрямь чую горечь слов на языке, точно яд вот-вот прольётся меж губ. Но не могу уже остановиться.

— Ну а ты сам, разве не за тем приходил в мои покои? Не потешить гордость? Отчего ж ещё? Давай, скажи, что причиной всему любовь, какая и не снилась Байле и Айлинн! — Откинув голову, хохочу, точно бы в жизни не слыхала шутки смешней.

В единый миг он оказывается рядом, так близко, что во мне отдаются удары его сердца. И моё собственное замирает, облившись ядовитой кровью, когда пальцы касаются моей открытой шеи.

Я не видела его склонённого, скрытого упавшими прядями лица, лишь чувствовала рваные горячие прикосновения дыхания к коже и отчего-то закрыла глаза. Я подумала тогда: вот оно, миг, когда отрава, что я проливала так щедро, наконец перетекла за край. Я ждала, я почти хотела в тот миг, чтобы пальцы сомкнулись на моём горле.

Он отводит волосы с шеи, рассыпает по ладони текучее золото, и оно льнёт к его рукам, как живое. Проводит, чутко касаясь, по округло выступающим косточкам, до низкого, шитого золотой нитью, ворота. И забирает из моей разжавшейся ладони гребни, вдевает их, один за другим, смиряя всегда непокорную моим усилиям золотую волну, не причинив ни малейшей боли, поцеловав напоследок короткий завиток за ухом.

Смутное, смешанное чувство отхлынуло, вымыв из меня все силы; хочу приклониться к его груди. Я всегдашняя слишком слаба теперь, слишком слаба для того, чтоб заставить замолчать должную давно умереть иную женщину, чей голос обычно неслышим, женщину, которая вполне осознаёт своё истинное одиночество, и оно гнетёт и страшит её, как смутная тень будущего. Женщина эта не разучилась бояться; она знает: за любой успех нужно платить. Мне везло, как никому, так какова же назначена мне плата? Удар какой чудовищной силы должен обрушиться на меня за всё, чем владею: красоту, силу, богатство, власть? Женщина эта устала в одиночку противостоять сотне порывов, как тонкое дерево на вершине холма. Она хочет, чтобы надёжный утёс укрыл её ото всех бурь.

Она могла бы сказать, позволь я ей заговорить: «Я боялась, что ты уже вернёшься. Мне стало пусто одной. Я ждала тебя, любимый».

Вздор.

Я говорю:

— Зачем ты пришёл?

— Попрощаться.

Мы всё равно не отражаемся вдвоём в проклятом зеркале. Резко оборачиваюсь:

— Так ты явился… за этим? Пропал, быть может, в смерть… и вернулся, чтобы уйти — теперь уж навсегда?

— Не ты ли гнала меня прочь, Мейв? Чего ж не радуешься теперь, когда исполняю твоё желание?

Я закусила губы. И впрямь, бывало разное. И гнала, и проклинала, и грозила, и желала смерти. Но всегда, всегда при этом истинно желала обратного: чтобы жил, чтобы был рядом.

Не дождавшись ответа, он кивнул своим мыслям, отходя к окну. Годовое колесо поворачивало на новый оборот, принося миру непогодь, мокреть и стынь поздней осени. Чёрной листвой покрыли деревья вороны, пряча головы в растрёпанные плащи иссечённых дождями перьев. Вяз и глох в липком воздухе простуженный грай.

Опёршись раскрытой ладонью о нишу окна, он сумрачно смотрел на косо хлещущий ливень. И я решила тогда: что ж, пускай уходит, если так ему будет лучше. Да и как же не лучше, когда здесь я глоток за глотком выпиваю его жизнь, вливая взамен медленную отраву… Ведь дом его не здесь — в Уладе. Не мне, но уладскому королю клялся он в верности, там ждёт без вожака дружина, там его земля, там ждёт его другая женщина, чьё имя будет мёд, а не отрава…

Мысль о женщине оцарапала когтями ворона, но я заставила себя смириться с этой болью. Всё верно, вот он — единственный правильный выход, так и должно быть. Я не из тех, кто удовольствуется участью жены, я слишком люблю свободу и власть. А он — он не сумеет сжиться с правом второго. Он свободолюбив не менее моего, а я и так довольно топтала его гордость. Он принуждён будет молчать и терпеть — мало в том радости, а однажды любви окажется мало. А я — как знать, долго ли сумею хранить несвойственную мне верность? Изучив подлый свой нрав, не отвечу твёрдо. Предам — да хоть со злости, из нежелания принадлежать одному, пускай любимому. Чего другого, но измены он не простит. Так к чему проходить вдвоём долгий путь обид и разочарований, когда он приведёт к тому же исходу?

Ведь могу же я хотя бы на прощание не ударить его в спину ни проклятьем, ни ножом?..

Я подошла и опустила ладонь на плечо:

— Если так ты решил — уходи. Лучше уходи теперь, — слабая улыбка изменила голос, — пока я не передумала и не приказала заковать тебя в цепи. Уходи, пока я могу отпустить.

Не оборачиваясь, он накрыл своей ладонью мою руку. Пальцы его были холодны, как голос.

— Брат зовёт к себе, чтоб, как прежде, вместе встретить рождение нового года…

Я замерла. О чём он говорит? Не я ли упреждала его не верить бывшему другу, в чьей изъеденной завистью и злобой душе тогда ещё корчилась исковерканная братняя любовь?

— И ты… согласился?

— Да.