Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

делать с рукописью деда Константина, – пока не наступил 2020-й, год 400-летнего юбилея Аввакума, и я не загорелся идеей создать большой документальный фильм о нём. Когда стало ясно, что с фильмом ничего не получится, – остался только один вариант: написать книгу. Тут-то пригодилась и рукопись деда: село, где он родился и вырос, основали бежавшие от преследования властей старообрядцы, и спустя столетия те места в глухих лесах Нижегородской области ещё сохраняли тот старообрядческий дух, местные жители хранили старую веру и уклад жизни.

Но книгу об Аввакуме я писать – побаивался: ответственность слишком велика.

Помогла мне – Аглая Набатникова, кинорежиссёр, писатель и моя единомышленница. Именно она подсказала формат. Не пиши книгу про раскол, не пиши про Аввакума, сказала она мне. Такие книги уже есть. Напиши – комментарий к книге самого Аввакума. Не пиши – про него; пиши, отталкиваясь от него.

«Юкио Мисима, – сказала мне Аглая, – написал “Хагакурэ нюмон”, комментарий к “Хагакурэ”, средневековой “Книге самурая”. Так же и ты, взяв пример с Мисимы, можешь написать свой “Аввакум нюмон”, свой комментарий к книге Аввакума, потому что его книга – и есть наша русская “книга самурая”, наша “Хагакурэ”. Общее между этими книгами есть, общее – в главном: обе книги суть учебники стойкости, твёрдости, непоколебимости духа».

Между тем, первоначальные тексты «Хагакурэ» составил японский самурай Ямамото Цунэтомо, родившийся в 1659 году: современник Аввакума. В год смерти Аввакума японскому воину Цунэтомо было 23 года. Его «Хагакурэ» появилось на свет в 1712 году. И выходит так, что «Хагакаурэ» и «Житие протопопа Аввакума» созданы примерно в один и тот же исторический период: русский протопоп сделал это всего на 30 лет раньше японского воина (который, кстати, на склоне лет стал отшельником и монахом).

Принадлежа к разным кастам, разным культурам, разным народам и расам, японский воин и русский священник почти одновременно создали одинаковые книги: о том, что служение есть наивысшая доблесть, о том, что смерть не обрезает жизнь, но становится её венцом и важным фактом посмертной биографии человека.

Как ты жил – важно. Но как ты умер – столь же важно.

В этом смысле смерть как факт и обстоятельство становится частью прожитой жизни, и, таким образом, логически смерть сама себя отменяет, соединяясь с жизнью.

Написание любой книги, создание фильма, спектакля, симфонии, песни, танца, скульптуры – прежде всего требует ключа, особенного художественного способа высказывания. Как рассказывать, для кого, каким языком, в какой форме, насколько подробно? Поиск ключа к повествованию – исходный момент для начала работы. Аглая Набатникова дала мне ключ, им я открыл дверь, ранее запертую.

* * *

Очень кратко, сберегая время и внимание читателя, мне следует сообщить, кто таков был мой дед Константин Васильевич Рубанов.

Родившись в 1911 году в старообрядческой деревне, в заволжских лесах, революционные потрясения в стране он пережил, будучи подростком и юношей. В начале тридцатых он перебрался в Москву и поступил на исторический факультет Московского университета.

В 1934 году, в день убийства Сергея Кирова, они с однокурсниками, ничего не зная о свершившейся трагедии, устроили в общежитии вечеринку. На них донесли, ОГПУ изучило анкету деда – и оказалось, что он скрыл своё кулацкое происхождение: семья в конце двадцатых была раскулачена, его мать получила статус «лишенки» – её лишили гражданских прав, она не могла избирать и быть избранной. Самой ей этот статус никак не мешал – но сыну очень повредил. Деда исключили из Университета, и клеймо кулацкого сына, сына лишенки, преследовало его все тридцатые годы.

Далее дед жил в Москве и работал на стройках. Воевал в финскую кампанию, затем в Великую Отечественную. Боевых наград не имел. Был ранен, контужен и комиссован. После войны работал директором детских домов.

Женился дед на крестьянской девушке Марии Борисовне, в девичестве – Удачиной. Мы все звали её бабушка Маруся. Она работала учительницей начальных классов, но главное её призвание было – земля, крестьянский труд.

В 1965 году дед добился строительства школы в селе Узуново. Школу построили – огромную, в три этажа. Учеников свозили автобусами со всего района. Я учился в этой школе с первого по шестой класс. Дед был директором школы на протяжении 20 лет, преподавал историю и литературу, но его уроки мне не довелось посетить: когда я пошёл в первый класс, в 1976 году, деду было уже 65 лет.

Дед внедрил систему трудового обучения: дети работали в колхозе, колхоз платил деньги школе, на эти деньги школа приобретала учебное оборудование и оплачивала поездки учеников по всей стране. Система трудового обучения казалась властям подозрительной: дед трижды был под следствием.

Но система давала плоды: школа была баснословно богата. Свои автомобили и трактора, спортзал, лыжная база, стадион, футбольное поле и хоккейная площадка, стрелковый тир (его строил мой отец), дерево– и металлообрабатывающие мастерские, театральный кружок, оркестр, теплица, фруктовые сады.

Раз в месяц, а то и чаще, в колхозе арендовался автобус, дети ехали в Москву, в музеи, в театры, в цирк. Есть семейный апокриф, как десятиклассники узуновской школы на автобусе выехали в Москву, в Большой театр; дело было зимой, дети явились на представление в валенках, в самовязаных свитерах, фуфайках и штанах с начёсом. Они заняли целый ряд, а перед ними сели – знатоки балета, клакеры, поклонники талантов балетных солистов. Как только тот или иной танцор выдавал сложное па, фуэте или прыжок – клакеры вскакивали, аплодировали и кричали «браво!». Десятиклассникам Узуновской школы, обутым в валенки, это не понравилось, они стали хлопать клакеров по плечам и вежливо уговаривать: «Слушай, друг, давай не шуми, не мешай смотреть представление!». Тут надо понимать, что узуновские десятиклассники, 16-летние, уже были широкоплечими половозрелыми усатыми парнями; дискутировать с ними никто не захотел.

Дед создал в своей школе – и в семьях своих детей – уникальную атмосферу; её можно определить формулой «пожирание знаний и абсолютное, всестороннее развитие личности».

Поощрялись все инициативы. Стимулировались любые творческие поползновения. Если ты хотел рисовать, музицировать, крутить гайки, сажать растения, пинать мяч – тебе обеспечивали все условия. Сыновья и дочери доярок и пастухов получали возможность играть на гитаре и на барабанах, участвовать в спектаклях, петь в хоре, водить грузовик, стрелять из винтовок, паять радиоприёмники.

Так и я сам вырос; мне дали всё. Внутри этого уникального космоса я обретался много лет. Я читал журналы и книги, играл в хоккей и футбол, бегал на лыжах, стрелял в тире, ухаживал за кроликами и курами, покупал пластинки с песнями группы Стаса Намина. Я дул во все валторны и дёргал рычаги всех тракторов. Как внук директора, я имел доступ во все