Охота - Эндрю Фукуда

Я отдыхаю и делаю свои дела у писсуара, когда в туалет кто-то заходит. Он встает рядом со мной, хотя все остальные писсуары свободны. Откровенно говоря, в туалете больше никого нет.

— Как долго ты надеешься продержаться?

— Простите?

— Кажется, это простой вопрос. Как долго ты надеешься продержаться?

Он высокий и широкоплечий. На носу у него слишком модные очки, резко контрастирующие с его мощным телом. Смокинг мал на несколько размеров и натянут под мышками.

Я решаю не обращать на него внимания и сосредотачиваюсь на том, чтобы попасть в наклейку на дне писсуара. Чтобы было меньше брызг. Иногда наклейка изображает муху, или пчелу, или футбольный мяч. Здесь это Купол.

— Долго или нет?

— Что?

— Долго ты надеешься продержаться или нет?

— Слушайте, я все еще не понимаю, о чем вы.

Он фыркает.

— Думаю, недолго. Полчаса, не больше. Как только вы все скроетесь из виду, остальные охотники выведут тебя из игры. И тебя, и девушку.

Журналист. Вероятно, папарацци, который пользуется поддельной аккредитацией, изворачиваясь, чтобы получить доступ к инсайдерской информации. Так они и работают: говорят какую-нибудь чушь, чтобы посмотреть на реакцию, а потом пишут об этой реакции. Лучше всего не обращать на него внимания.

Я застегиваюсь и подхожу к ящику с полотенцами.

Он тоже застегивается и тянет руку за полотенцем, преграждая мне путь. Ящик выплевывает кусок бумаги ему в руку.

— Не забудь про излучатели, вот что, — говорит он, сминая полотенце. — Воспользуйся ими сразу и безо всякого сомнения. Охотники, особенно ребята из колледжа, без колебаний выведут вас обоих из игры. Будьте осторожны. — Он не смотрит на меня и говорит так, будто обращается к ящику с полотенцами.

— Кто вы? — спрашиваю я. И как он узнал об излучателях?

— Хочешь совет? — продолжает он. — Все совсем не то, чем кажется. Возьмем, к примеру, этот бал. Поглядите на весь блеск и роскошь. Что они вам сказали? Что решили его устроить в последнюю минуту? Посмотри на еду, на украшения, на количество гостей. Как тебе кажется, это готовили на коленке? А так называемая лотерея — они выбрали самый подходящий для злоупотреблений способ. Думаете, вы тут случайно? Нет, все совсем иначе. — Он кладет руку на дверную ручку, собираясь уходить, и оглядывается. — И девушка. Красотка, с которой ты танцевал. Будь осторожен с ней. — Он впервые смотрит на меня. Я ожидаю встретить строгий взгляд — и не ошибаюсь. Но кроме строгости в его глазах я замечаю непонятно откуда взявшуюся теплоту. — Будь осторожен. Она не то, что ты думаешь. Не позволяй ей сбить себя с пути. — С этими словами он открывает дверь и исчезает.

«Псих какой-то», — думаю я.

Я хватаю бумажное полотенце и уже собираюсь протереть подмышки, как в туалет вваливается шумная компания из четырех-пяти человек. Они едва держатся на ногах, но им явно весело. Я выхожу и оглядываю коридор в поисках папарацци, но его нигде не видно.

— Пойдем. — Пепельный Июнь появляется из ниоткуда. — Свой долг мы выполнили. А сейчас все уже настолько набрались, что не заметят нашего отсутствия. Пойдем, — повторяет она, и я иду за ней.

Она ведет меня прочь из зала, ее тонкая фигурка указывает мне путь между темными танцующими фигурами. Коридоры пусты, и чем дальше мы отходим от банкетного зала, тем тише становится музыка. Сначала мне кажется, что мы направляемся в ее комнату, но, выйдя на лестницу, мы минуем пятый этаж и поднимаемся все выше и выше, пока лестница не заканчивается. На верхней площадке Пепельный Июнь открывает дверь, и нас заливает свет звезд.

— Я была здесь пару раз, — тихо говорит она, — сюда никто не заходит.

Пустошь простирается у нас под ногами, гладкая и спокойная, как замерзшее море. А наверху, над нами, еще одно море — полное мерцающих звезд, за которыми угадывается бездонная пустота.

Пепельный Июнь ведет меня на середину крыши, под ногами похрустывают мелкие камушки. Наконец она останавливается и поворачивается ко мне.

Я стою прямо перед ней, наши плечи соприкасаются, но она не пытается отойти. Она так близко, что я чувствую на губах ее дыхание. Когда она поднимает влажные, будто от ночной росы, глаза, в них отражаются звезды.

— Родители дали тебе обозначение? — спрашивает она.

Я киваю.

— Но потом они перестали им пользоваться.

— Ты его помнишь?

— Джин.

Некоторое время она молчит, но я вижу, как двигаются ее губы, будто она примеривается к слову.

— А у тебя есть обозначение? — спрашиваю я.

— Не помню, — шепчет она в ответ, — но в любом случае нам не стоит называть друг друга семейными обозначениями. Мы можем забыться и случайно обратиться друг к другу по обозначению при посторонних. Это может привлечь лишнее…

— Внимание, — договариваю я за нее.

Мы пытаемся подавить улыбку, так одновременно появившуюся у нас на губах, как будто мы с Пепельным Июнем — один человек. Как обычно, принимаемся чесать запястья.

— Отец постоянно говорил это. Не привлекай лишнего внимания. Думаю, твой тоже.

Она кивает, и ее лицо мрачнеет. Мы смотрим на Пустоши и на крошечное полушарие Купола вдалеке. Внизу компания гуляк выходит из здания, направляясь, по всей видимости, к Куполу. До нас доносятся их невнятные голоса. Постепенно они становятся все тише и совсем затихают вдали.

— Давай я тебе кое-что покажу, — говорит Пепельный Июнь, — ты так можешь? Только сначала надо сесть. — Затем она опускает правую ступню на пятку и принимается быстро стучать ею. — Когда я нервничала, я делала вот так. Родители запрещали мне, но я продолжала делать это в одиночестве. Если начать, дальше нога двигается автоматически. Смотри, я даже не думаю об этом, она движется сама по себе.

Я пытаюсь повторить. Не получается.

— Ты слишком много об этом думаешь, — говорит она, — расслабься и делай быстрые отрывистые движения.

С четвертой попытки у меня наконец получается. Нога двигается сама по себе, подпрыгивая вверх и вниз, как отбойный молоток.

— Вау, — удивляюсь я.

Она улыбается так широко, как я еще не видел, и в горле у нее раздается тихий звук.

— Это называется «смех», — говорю я.

— Знаю. Хотя мои родители иногда называли это «заржать». Слышал такое слово?

Я мотаю головой.

— Нет, у нас это был просто «смех». И мы им особо не злоупотребляли. Отец всегда боялся, что я забудусь при посторонних.

— Ага. Мой тоже.

— Каждое утро он напоминал мне. Не делай того, не делай этого. Не смейся, не улыбайся, не чихай, не хмурься.

— Ну, благодаря этому мы с тобой сейчас здесь. Живые, я имею в виду.