Охота - Эндрю Фукуда

Она раздраженно смотрит на меня.

— Я передам это Директору.

— Отлично, можете сказать, чтобы он сюда зашел.

Я вижу, что в ее полуприкрытых глазах кипит злоба. Она с грохотом захлопывает свой чемоданчик и присоединяется к остальным в отделе периодики. Разумеется, она ничего не расскажет Директору, ей слишком хорошо известна судьба наших сопровождающих. Наказание за неповиновение последует незамедлительно, но ему подвергнутся не охотники — у нас, по всей видимости, есть иммунитет.

Я слышу, как в дальнем конце библиотеки Пепельный Июнь пытается сопротивляться команде визажистов. Но с меньшим успехом. Они начинают работать с ней.

Я врываюсь туда, готовясь разыграть свою козырную карту — иммунитет охотника. Они тесно сгрудились вокруг Пепельного Июня и терроризируют ее требованиями вроде «Откиньтесь на спинку!», «Уберите волосы!», «Перестаньте кривить лицо!». Их спины полностью заслонили ее, все, что я вижу, — это побелевшие костяшки пальцев, стиснувших кожаные подлокотники кресла.

— Убирайтесь, — твердо и спокойно произношу я.

Они разворачиваются с удивленным и раздраженным видом.

— Это решать не ей. И не вам.

— Убирайтесь.

— Вы ответите за это перед…

— Директором? Извините, я это где-то уже слышал. А теперь убирайтесь.

Самая младшая и хрупкая из них — девушка не старше меня — судорожно сжимает сумку с косметикой. Она боится, и я неожиданно чувствую укол жалости к ней.

— Слушайте, вам не о чем беспокоиться. Оставьте здесь косметику и зеркало, мы сами справимся. А теперь уходите.

После этих слов они не сопротивляются.

— Едва спаслись, — выдыхает Пепельный Июнь, когда входная дверь закрывается. Неожиданно ее лицо искажает ужас, и она вскрикивает:

— Вон отсюда!

— Что?

— Вон отсюда!

Я кручусь вокруг своей оси, ожидая увидеть за спиной одну из визажистов.

— Да нет, ты! Закрой глаза! Я сказала, закрой глаза! А теперь вон!

— В чем дело?

— Ты не должен меня видеть сейчас. До тех пор, пока я не буду окончательно готова. Ну, ты уйдешь или нет?!

Я моргаю. Какая же она в глубине души романтичная. Хотя только что спаслась от неминуемой смерти.

Проходит целый час. Наконец она готова. В ожидании я вынимаю из ящиков излучатели и знакомлюсь с управлением. Пользоваться ими довольно просто: на задней стороне предохранитель, который легко отпустить, сверху — большая кнопка. Обхожусь без пробного выстрела — учитывая, что в каждом излучателе всего три заряда, мне не хочется тратить ни одного.

Я смотрю на излучатели и неожиданно вспоминаю о геперах. Пытаюсь думать о чем-то другом, но мои мысли продолжают возвращаться к ним. Я буквально вижу, как они идут по Пустошам с картами в руках и лихорадочно ищут глазами несуществующее убежище. Как наконец начинают понимать, что происходит, а потом видят вдалеке облака пыли, поднятые бегущими охотниками, и их охватывает чувство полной безысходности. Как на них обрушивается лавина когтей и клыков, влекомая страстной жаждой.

Как было бы хорошо, если бы я не повстречался с ними, если бы не заговорил, если бы для меня они оставались дикарями, не способными к членораздельной речи, если бы между нами лежала та пропасть, которая, как мне казалось, нас разделяла.

Появление Пепельного Июня в платье и макияже быстро прогоняет эти мрачные мысли. Она выглядит — по-другому никак не скажешь — блистательно. На платье явно не поскупились. Оно прямое, из шелкового шифона цвета расплавленной лавы, спереди расшито сверкающими кристаллами, а на голове у нее — изящное украшение из перьев. Но главное чудо — это ее лицо. Мягкий, со вкусом сделанный макияж, подчеркивающий четкие линии подбородка. И глаза. Эти зеленые глаза просто завораживают, поверьте мне.

— Я бы хотела, — застенчиво говорит она, — чтобы платье было чуть поярче — зеленым, как мои глаза, или чтобы красный был чуть-чуть посветлее, чтобы подчеркнуть волосы.

— Все нормально, — возражаю я, понимая, что мог бы сказать что-нибудь поумнее, — ты потрясающе выглядишь. Правда.

— Ты просто так говоришь, — отвечает она, но я вижу, что она сама не верит в свои слова.

— Теперь мне конец. Ты ведь в курсе, правда? Я буду всю ночь, перед всеми гостями, ходить с вытаращенными влюбленными глазами, с потными ладонями и бешено бьющимся, стучащим на весь зал сердцем. Ты моя смерть, Пепельный Июнь, клянусь тебе.

Она странно смотрит на меня, слегка нахмурив гладкий лоб.

— Извини, — говорю я, — глупость сказал, да?

— Нет, не в том дело. Мне понравилось. Но Пепельный Июнь — это кто?

— Ты.

В тот день мы с отцом вышли из дома в полдень, неся с собой тяжелые брезентовые мешки с бумагами. Я тогда был совсем маленький и всю дорогу плакал. Не вслух, конечно, я не издал ни единого всхлипа. Но слезы текли из моих глаз, и, несмотря, на то, что день был жарким, а путь длинным, они так и не высохли, пока мы не пришли на место.

Мы нашли полянку в лесу. К этому времени плечи у нас болели от тяжести мешков, и мы были рады освободиться от ноши. Отец велел мне набрать дров: веточек и палочек поменьше. Когда я вернулся, он стоял на коленях, склонив лицо к земле, как будто покаянно молился. В руках у него была лупа, которой он пытался сфокусировать солнечные лучи на куче сухих листьев. Он сказал, чтобы я не двигался, и я застыл на месте. Безо всякого предупреждения от листьев заструился дымок, начал густеть. Неожиданно из середины кучи показались языки пламени.

— Ветки, — произнес он, протягивая руку.

Костер разгорался. Время от времени отец наклонялся, чтобы подуть на пламя. Огонь плевался искрами и ревел от гнева и неожиданности. Отец бросил в него пару веток и отодвинулся. Пламя гудело так, что мне стало страшно. Отец велел принести книги и записи. Я повиновался.

Они долго лежали на земле рядом с ним. Отец сидел, не двигаясь, и я понял, что он никак не может найти в себе силы покончить со всем. Он попросил меня подойти, и я уютно устроился у него на коленях. В руках у меня была книжка с картинками, принадлежавшая моей сестре. Я знал каждый рисунок, помнил цвета, которыми раскрашена каждая кошка и собака, каждый дом и каждое платье. Отец сделал глубокий вдох, и я решил, что сейчас он снова начнет объяснять, зачем нам нужно все это сжечь. Но вместо этого его плечи задрожали, как будто он пытался сдержать икоту. Я положил руку на его широкую ладонь, чувствуя суставы и мышцы под грубой кожей, и сказал ему, что все в порядке. Что я понимаю, почему мы сейчас сжигаем книги. Что мама и сестренка исчезли, и теперь нам надо сделать так, чтобы какой-нибудь случайный гость в нашем доме не вздумал нас о них расспрашивать. Я сказал ему, что это «слишком опасно», повторяя те же слова, которые он говорил раньше, хотя и не понимал, что они значат.