Первый инженер императора ІІІ - Александр Вольт

которые горели в полумраке леса каким-то дьявольским огнем. Огромная, непропорционально большая пасть была усеяна рядами острых, игольчатых зубов, предназначенных не для пережевывания, а для разрывания плоти.

А передние конечности… О, эти конечности! Длинные, мускулистые, они заканчивались не лапами, а огромными, серповидными когтями, блестящими на свету, как свежезаточенные лезвия кос. Этими когтями они с легкостью разрывали землю, оставляя глубокие борозды, и я с ужасом представил, что они могут сделать с человеческим телом.

— К бою! — рявкнул сотник Игнат, его голос был тверд, как сталь. — Держать строй! Не дать им прорваться к повозкам!

Рукеры неслись на нас с невероятной скоростью, их движения были резкими, почти хаотичными, но в этом хаосе чувствовалась какая-то звериная, первобытная тактика. Они не атаковали в лоб, стеной, нет. Они рассыпались, словно стая волков, обходя нас с флангов, пытаясь найти слабое место в нашей обороне, выискивая брешь, в которую можно было бы ворваться и посеять панику.

Их пронзительный, режущий слух визг не прекращался ни на секунду, он бил по нервам, пытаясь дезориентировать, запугать.

Щелкнули арбалеты. Первый залп. Несколько рукеров, взвизгнув еще громче, но уже от боли, рухнули на землю, корчась в предсмертных судорогах, их тела пронзили короткие, но смертоносные болты. Кровь, темная, почти черная, брызнула на пожухлую листву.

Но остальные, не обращая ни малейшего внимания на павших сородичей, продолжали наступать, их злобные глазки горели еще большей яростью.

Один из них, особенно крупный и, видимо, самый отчаянный, прорвался сквозь редкий строй воинов на правом фланге и с невероятным прыжком кинулся на ближайшую повозку. Возничий, пожилой, седобородый мужик, которого я приметил еще в Новгороде за его спокойное, невозмутимое лицо, не успел даже вскрикнуть. Огромные, серповидные когти рукера вспороли толстый брезент, которым была укрыта повозка, словно это была бумага, и в следующее мгновение…

Я выстрелил. Почти не целясь, на чистом рефлексе. Оба самострела в моих руках щелкнули почти одновременно. Два коротких, смертоносных жала. Один болт вонзился рукеру в бок, под ребра, второй — в основание шеи, там, где бурая шерсть была реже. Тварь захрипела, ее тело изогнулось в неестественной позе, когти скрежетнули по дереву повозки, оставляя глубокие царапины, и она рухнула на землю, задергавшись в агонии, в нескольких сантиметрах от окаменевшего от ужаса возничего.

Рукеры дрались отчаянно с первобытной, безумной яростью. Они прыгали, уворачивались от ударов, пытались прорваться сквозь стену щитов, их когти оставляли глубокие, рваные борозды на металле и дереве, их зубы пытались вцепиться в любую незащищенную часть тела — в ноги, в руки, в лица.

Лязг стали, глухие удары мечей по жесткой шкуре, хруст ломаемых костей, яростные выкрики воинов, визг и рычание тварей — все смешалось в один оглушающий, кровавый хор. Адреналин кипел в крови, обостряя все чувства до предела. Я двигался, стрелял, перезаряжал, снова стрелял, почти не думая, подчиняясь лишь инстинктам и отточенным до автоматизма движениям, которые обрел здесь за время пребывания.

Время словно сжалось, превратилось в череду коротких, ярких вспышек. Вот Руслан, стоя спиной к спине с Олегом, отчаянно отбивается от двух наседающих рукеров. Его Чо-Ко-Ну работает без остановки, болты сыплются градом, но твари все лезут и лезут. Олег прикрывает его своим щитом с шипом, то и дело нанося короткие, смертоносные выпады.

Вот Миша, самый молодой из хламников, с перекошенным от ярости лицом, рубит мечом направо и налево, его клинок сверкает в тусклом свете, пробивающемся сквозь листву. Он уже не мальчишка, он — воин, защищающий свою жизнь и жизни товарищей.

Вот сотник Борис по кличке «Рыжебородый», с боевым кличем врезается в самую гущу тварей, его двуручный топор свистит в воздухе, оставляя за собой кровавые следы. Рядом с ним — его люди, такие же яростные, такие же отчаянные.

А вот Игнат, седоусый новгородец, спокойно и методично командует своим отрядом, его голос звучит твердо и уверенно посреди этого хаоса. Его воины, сомкнув щиты, медленно, но верно теснят рукеров, не давая им прорваться к центру, к повозкам с провиантом и где Иша, не обращая внимания на опасность, уже перевязывает чью-то рану.

Я сам оказался в самой гуще. Один из рукеров, обойдя меня сбоку, прыгнул, целясь в горло. Я успел отшатнуться, одновременно выстрелив ему в брюхо. Тварь взвизгнула, но по инерции все же задела меня зубами, оставив на плече несколько глубоких, кровоточащих царапин.

Боль обожгла, но я даже не обратил на нее внимания. Перезарядка. Снова выстрел. Еще одна тварь рухнула, захлебываясь собственной кровью.

Я чувствовал, как тело работает на пределе. Мышцы горели, дыхание сбивалось, но я продолжал двигаться, стрелять, уворачиваться. Странное, почти пьянящее чувство охватило меня — смесь ярости и какого-то холодного, отстраненного расчета.

Я был здесь, в этом бою, каждой клеточкой своего существа, и одновременно — наблюдал за всем как бы со стороны, анализируя, просчитывая, принимая решения.

И я понимал — мы побеждаем. Да, рукеры были сильны, яростны, их было много. Но мы были сильнее. Сильнее духом, сильнее дисциплиной, сильнее оружием. И сильнее единством. Не зря говорят, что человек — самый страшный зверь на планете. И не только потому, что вооружен, нет. Обезьяна с гранатой тоже может быть страшной. Мы страшнее потом, что мы мыслящие, хитрые и анализирующие.

Натиск тварей начал ослабевать. Они все еще атаковали, но уже не с прежней отчаянной яростью. В их злобных глазах появился страх, если такую эмоцию можно считать у диких тварей Севера. Они начали отступать, пятиться и озираться по сторонам в поисках маневра для побега.

— Добить гадов! — рявкнул Борис.

Воины с яростными криками бросились за отступающими рукерами, добивая тех, кто не успел убраться. Через несколько минут все было кончено. Поляна перед нами была усеяна трупами бурых, когтистых тварей. В воздухе стоял тяжелый запах крови, железа и пота.

Потерь у нас, к счастью, не было. Несколько раненых, в основном царапины и ушибы. Порванная одежда, несколько сломанных щитов да изрядно попорченный брезент на повозке. Но все были живы. Мы выстояли.

Я опустил самострелы, чувствуя, как дрожат руки. Адреналин отступал, уступая место гулкой, всепоглощающей усталости. Я подошел к одной из убитых тварей, осторожно перевернул ее мыском сапога. Мерзкое создание. Мутант. Порождение этого искалеченного мира. Откуда они взялись? Что заставило их напасть на нас с такой яростью?

— Первый раз таких вижу, — сказал я Ивану, который подошел ко мне, тяжело дыша и вытирая пот со лба рукавом.

— Рукеры, — повторил он, голос его