Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

Больше всего меня удивило не то, что он собирался нас покинуть, а то, что не стал укорять меня за наше поражение, крах планов и смерть одного из своих людей. Но мне непременно надо было уговорить его остаться.

– Ты поклялся не покидать меня и исполнять мои приказания, пока я не получу ответа от отца, – начал я не слишком уверенно. – А Куал еще не вернулся.

– Он должен был возвратиться через две недели или даже еще быстрее, а после его отъезда прошло уже шестнадцать дней! Я пришел сюда с Ададом и шестью охотниками, и потерял уже троих. И своего брата тоже! Видно, у меня помутился разум, когда я согласился взять твое золото. Можешь оставить его себе!

Бальтазара обуяла такая ярость, что он бросил свой нож на землю к моим ногам и пошел прочь, вознося к небу проклятия на пуническом языке.

В тот день мы потерпели поражение и потеряли двух соратников, но он принес нам и новости другого порядка: мы увидели на равнине к северу от Большой акации какое-то шествие. То был старый Квинт Эргастер в своем паланкине, с зонтиком от солнца, во главе небольшого и разношерстого отряда из доброй сотни рабов. Когда Квинт увидел меня с высоты своего кресла, он так радостно закричал своим оглушительным голосом, что мы испугались, не услышат ли его из Логовища Мантикоры:

– О священные яйца Юпитера, Марк Туллий! Как я обрадовался, когда прочитал твое послание.

Он очень плохо видел, и поэтому, оказавшись прямо передо мной, схватил мои руки в свои, желая убедиться, что это действительно я.

– Извини меня за задержку, Марк. Мои рабы – просто скопище мошенников, и я потратил на сборы гораздо больше времени, чем предполагал. Это не более чем банда грязных и непокорных существ, – тут он повернул голову в сторону своих рабов, чтобы они хорошо слышали его слова, – но, если я могу чем-нибудь тебе помочь, можешь на меня рассчитывать. – Он приложил губы к моему уху и доверительно прошептал: – Я не мог поверить тому, что ты описывал в письме, поэтому взял на себя смелость открыть корзину, которую ты послал отцу, и увидел отрубленную голову и отрезанную руку или, вернее, лапу с когтями. Скажи мне, Марк, нас правда хотят захватить варвары, которые добрались до нас, миновав подземный мир, точно переплыв Рейн?

Я покачал головой:

– Это не варвары, Квинт. Все гораздо хуже.

– В чем же дело?

– Нам грозит не варварство, – продолжил я, – а гибель.

И дабы он сам мог в этом убедиться, я приказал, чтобы его отвели на вершину холма, откуда Квинт мог видеть Логовище Мантикоры и тектонов, которые пожирали двух своих пленников.

…Он появился, пока мы обменивались прощаниями и приветствиями, – вдали, у северной оконечности равнины показался всадник.

Сначала только облачко пыли от копыт, потом, когда лошади оставалось проскакать каких-нибудь пятьсот шагов, она рухнула на землю. Всадник бросил мертвое животное и направился к нам; он бежал по прямой с такой скоростью, будто за ним гналась сотня невидимых лемуров. Одежда его давно превратилась в грязные лохмотья, лицо было покрыто ссадинами, а тело – синяками. Этот человек возвращался из смертельно опасного путешествия. И это был Куал. Не кто иной, как Куал.

Он подошел к нашей акации и упал к моим ногам, как путник, ищущий защиты в священном храме. Куал обхватил мои щиколотки и стал целовать мне ноги, рыдая от счастья. Представить себе все его приключения было трудно, но в то же время понять его чувства не составляло труда: он выполнил свою задачу.

Юноша протянул мне маленький свиток пергамента. Я взял его в руки и отошел немного в сторону, чтобы прочитать.

– Это действительно письмо моего отца, – объявил я дрогнувшим от волнения голосом.

Все собрались под Большой акацией и окружили меня: Сервус, Ситир, Куал, три выживших носильщика… Даже Бальтазар и горстка уцелевших охотников тоже подошли. Письмо настолько всех заинтересовало, что они отложили свой уход. К нам немедленно присоединилась сотня рабов Эргастера: мужчины и женщины, старики и молодежь, а потом и сам Квинт, который успел понаблюдать за Логовищем Мантикоры и был возбужден и возмущен увиденной сценой людоедства. Да, все человеческие существа, оказавшиеся в тот момент на этой пустоши, сгрудились вокруг свитка.

Мы очень долго ждали это послание с советами и указаниями самого мудрого человека Республики (а может, и всего мира), и я решил, что все имели право узнать его содержание, поэтому начал читать вслух. От обращения «дорогой сын» у меня чуть не брызнули из глаз слезы, но нет, нельзя, чтобы они видели, как я плачу. Патриции не плачут. Я замолчал и передал письмо Сервусу, чтобы он продолжил чтение вслух. Он подчинился.

Дорогой сын!

Твое письмо и содержание присланной тобой корзинки потрясли меня до глубины души. Насколько я понимаю, твой путь привел тебя в Африку atrox, а я ожидал, что тебя встретит Африка felix. Прости меня.

Марк, сын мой, мне очень трудно дать тебе совет, как следует поступить в столь необычных обстоятельствах. Я могу лишь напомнить тебе главное: мы – римляне. Мы граждане Римской республики, а слово «республика» происходит от словосочетания «res publica» – «общественное дело», а следовательно, слово «республика» означает «благо общества». И именно этим мы отличаемся от всяких царей и царьков с их тиранством: наша система правления создана для защиты интересов не одного лица, а всего римского народа, через его представителей в Сенате. Деспоты иных государств укоряют нас в том, что наша форма правления нелепа. И они правы: в Риме всегда правят два консула, и они постоянно следят друг за другом; таким образом, никто не может получить абсолютной власти. Действительно, можно ли представить себе столь несовершенную систему правления? Но это не имеет значения, Марк, потому что самая несовершенная из свобод всегда возобладает над самой успешной из тираний.

Марк, сын мой, я хочу быть с тобой откровенным. Когда я велел тебе отправиться в это путешествие, меня меньше всего занимала мантикора. Нет, предметом моих волнений был ты, именно ты, а не какое-то легендарное существо. Пока ты взрослел, я видел, как мужает здоровый юноша, полный жизненных сил. Но одновременно росло твое честолюбие, и я не ставлю это тебе в вину. Если честолюбие заключается в желании получить заслуженную награду, то оно полезно, в отличие от зависти, которая заставляет человека желать, чтобы другие не имели того, что получили по праву. Но