Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Лопе де Вега играла Тверь. Уровень мастерства поражал. По сравнению с ними рязанские актеры — группа недоучек.

Почти все — молоды. И очень красивы. И мужчины, и женщины. Я впервые ощутил зависть к мужчинам — их уровень в своей сфере деятельности, возможно, превосходил уровень моего в моей. Неожиданно. Я уже давно не испытывал ни к кому зависти.

Женщины были очень красивы в испанских нарядах. Все до одной.

Настя была потрясена.

Пьеса была наполнена юмором. Иногда ниже пояса, но с соблюдением чувства меры. Одно мытье в ванне чего стоило!

Иногда актеры выходили в зал и танцевали со зрителями. Насте безумно хотелось обратить на себя внимание. Моя ревность была совершенно нелепой, но при этом совершенно реальной. Я не ревновал к Черкасову, не ревновал к десяткам других, тех, с которыми она могла спать и спала, но я ревновал к актерам тверской труппы, актерам, которых она больше никогда не увидит. В ее восторге было слишком много эротического. Казалось, еще минута — и она испытает оргазм.

Ясно было одно — я очень угодил ей, взяв билеты.

Когда во втором акте несколько красавцев выскочили в зал, окутывая зрителей запахами конюшни (надо заметить, весьма приятными — кожа, пот, одеколон — здоровые чистые запахи разгоряченных тел), я бросил взгляд на нее: Настя в восторге аплодировала. Видно, она забылась окончательно — и спектакль поглотил ее.

Пьеса весьма напоминала ситуацию, сложившуюся у нас. Любовь, препятствия, господа и слуги. Барышня-крестьянка на испанский манер. Речь была стихотворной — это располагало.

Второй акт был, пожалуй, затянут. Самую малость, чуть-чуть. Это ничего не портило, наоборот, позволяло придти в себя, не сойти с ума, переживая волшебство.

Когда занавес опустился, люди встали, как один, и начали рукоплескать. Весь зал. Несколько тысяч. Такое я тоже видел впервые. Неодолимая сила подняла и нас. Актерам вынесли цветы, потом еще и еще… Вся сцена утонула в красоте.

На крыльце стояли актеры. Маленькая девушка, игравшая ту самую "рабу возлюбленного", накинула поверх испанского платья какую-то куртку и о чем-то оживленно беседовала с обступившими людьми.

— Хороша, правда? — неожиданно брякнул я.

— Кисыч, ты — старый кабель. Знаешь ты это? — возмущенно и весело пробормотала Настя, ни на секунду не отрывая завистливого взгляда от актрисы. Она подумала, что могла бы играть не хуже, если бы ветер был попутным.

Я взглянул на часы — без малого половина одиннадцатого. Спектакль шел три часа.

Песни и красивые танцы, которые мы увидели, до сих пор длились. Казалось, легкое опьянение долго будет создавать настроение.

— Может, прогуляемся?

— Давай, Кисыч, — обрадовалась Настя.

Асфальт подсох. Мы шли по Рязани, погрузившейся в сумерки. Тихо шли, чувствуя тепло друг друга.

За остановкой я прижал ее к себе и начал целовать. Потом резко повернул к себе спиной. Настя и сама была готова отдаться. Она делала все, чтобы помочь. Ноги скользили в жирной жиже, но мысль об этом исчезла, не успев начаться. Настя, чтобы сохранить равновесие, вцепилась рукой в ржавое железо остановки…

Весна бывает ласковой и радостной, а бывает тоскливой и сиротливой. Конечно, погода может лишь отражать настроение. Однако в проклятом городе с загаженными улицами немудрено увидеть безобразие.

Мы встретились с Настей в субботу. Она была в приподнятом настроении. У меня при себе были все необходимые документы — справка о доходах, паспорт, военный билет. Настя предложила устремиться на Дзержинку — там был хороший магазин, недорогой, а рядом — кинотеатр, в который можно было сходить после.

Магазин оказался маленькой комнаткой на первом этаже старой пятиэтажки. Вход был загажен пивом и рвотой. Странного вида подростки — то ли пьяные, то ли наркоманы, стояли на ступеньках.

В стеклянных витринах были выложены телефоны, около которых толпились все те же подростки. Телефонный бум охватил всех, особенно же — детей.

Настя моментально выбрала телефон за восемь тысяч для себя и за 4 — для сестры.

— Правда, красивые, Кисыч?

Я не ответил.

Девице, которая все это продавала, мы не понравились. Ей больше импонировали подростки.

Когда я подал документы и ответил на поставленные вопросы, она неприязненно посмотрела сначала на Настю, потом на меня — и ответила отказом.

Настя возмутилась до глубины души.

— Почему нельзя? Нет, вы объясните, почему?

Я начал вытаскивать ее на улицу, пытаясь умерить праведный гнев.

— Вот сволочь. Есть-то — нет никто! Да кто она такая! — никак не успокаивалась Настя.

Подростки с тупым любопытством смотрели вслед. В темных мозгах рождались какие-то дряблые расплывчатые мысли.

— Пойдем в другой. Не очень-то и хотелось покупать в этом гадюшнике.

Мы двигались по центральной улице, старательно обходя лужи и увертываясь от прохожих.

Неожиданно, будто вновь читая Бодлера, я решился.

— Настя, я передумал.

— Что передумал?

— Мы не будем оформлять кредит. Мне все это нравится меньше и меньше. Ты же видела, в какую клоаку мы попали.

— Это случайность. Сейчас зайдем в центральный офис. Там будет по-другому.

— Нет, мы туда не зайдем.

— Почему?

— Вот почему!

Я, как мне показалось, медленно достал справки из кармана и разорвал их на четыре части — крест накрест.

Она растерялась.

Я почувствовал приятный холод в висках. Облегчение. Свобода выбора. Поступок.

Пока длилось молчание (при этом мы стояли посреди тротуара, и прохожие были вынуждены обходить нас), в моем уме возникали и исчезали строки шекспировского сонета:

Любовь — мой грех, и гнев твой справедлив.

Ты не прощаешь моего порока.

Но, наши преступления сравнив,

Моей любви не бросишь ты упрека.

Или поймешь, что не твои уста

Изобличать меня имеют право.

Осквернена давно их красота

Изменой, ложью, клятвою лукавой.

А если жалость спит в твоей груди,

То и сама ты жалости не жди!

— Еще можно все восстановить! — прошептала Настя.

— Нет. Я разорвал обе справки, — я тоже почему-то перешел на шепот.

Она развернулась и пошла. Вошла во двор, которые образовывали пятиэтажки, устремилась к беседке, забралась на перила, нервно достала сумочку, из нее — сигарету, и закурила. При этом сумку передала мне:

— На, держи.

Она смотрела куда-то в сторону. Я, пытливо, — на нее.

Она начала кусать губы, потом заплакала.

— Таня так ждет этого подарка. Что я ей теперь скажу?

Мне не было ее жалко так, как ей этого хотелось бы. Я жалел ее… по-человечески. Но ничего не мог сделать. То время, когда я что-то мог, ушло безвозвратно.

— Ты меня не любишь.

— Люблю. Не пытайся играть на жалости.

— Я знаю, что тебя не разжалобить. У тебя нет сердца.

Мы помолчали.

— Родя, зачем ты это сделал?

— Наверно, потому что не верю тебе. Я тебя люблю, но тебе не верю. Прости.

— За что?

— Ты сама сделала все, чтобы уничтожить веру.

— Ты так думаешь…

— Ты успокоилась? Хочешь уйти домой?

— Домой? Что делать дома?

— Пива хочешь? — неожиданно спросил я.

Неожиданно и для себя, и для нее.

— Да, только не здесь. Давай куда-нибудь сходим.

— Куда?

— Например, в "Ройбуш". Это недалеко.

Когда солнце ушло за горизонт, начался дождь.

Мы забежали в клоаку бара, желая поскорее обсохнуть. Как ни странно, имелся один свободный столик.

Мы выпиваем по стакану, заказываем по второму.

Раздается знакомая мелодия. Ей звонят. Она говорит коротко, без обращений.

— Мне нужно уехать.

— Конечно. Поезжай.

— У тебя деньги есть? Тебе дать?

— У меня есть.

— Пока.

— Пока.

После ее ухода я оставляю пиво в покое. Оглядываюсь. Молодые студенты пьют и оживленно что-то обсуждают. Когда-то и я, студент, любил посидеть в "Кружке" с Секундовым или Тихоновым. Тогда все было иначе.

Я расплачиваюсь, оставляя последние три сотни.

Настя звонит сама. Просит одолжить тысячу. Она решила купить телефон за наличные. Не хватает тысячи.

— Хорошо.

— Когда мы встретимся, Кисыч?

— Во вторник я буду отдавать крупный пакет. Как раз за тысячу. Если составишь компанию, я отдам деньги сразу же.

— Во сколько?

Заказчица оказывается очень красивой, но на фоне Насти пресной. Ловлю себя на мысли, что горжусь Демонической.

— Пойдем в парк рядом с МВД, — предлагает Настя.

— А там разве есть парк?

— Конечно. Родь, ты что?

Парк действительно был. И парк неплохой. Свободные скамейки, деревца, вечный огонь, молодые женщины с колясками… Мы уселись на одной из скамеек и начали читать Апулея. Время потекло медленно и спокойно. Потом мы накупили яблок и груш и поехали поближе к ее дому. Здесь она сообщила, что к нам желает присоединиться сестра.