Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

На кафеле холодно. Ночь тиха и таинственна.

— Ты изучал и изучаешь меня, но ты меня не любишь и никогда не любил.

— Ты права, но не вполне. Когда я позвонил тебе в первый раз, я думал, что смогу исправить тебя, если ты в меня влюбишься. Я действительно играл роль, но играл честно. Даже сам во все это поверил. Только не помню уже перехода, когда игра стала реальностью. Я полюбил тебя. И сейчас люблю. И в дни разлуки умирал с тоски. Хотелось к тебе. А ты гуляла с эмвэдэшниками.

Она молчит. Думает себе о чем-то и курит.

— С кем ты разговаривал по телефону?

— С твоей бывшей сокурсницей.

— С какой?

— По юрфаку. Зовут Настей. Фамилию не знаю. Мой телефон дал ей Секундов…

— А… Секундов…

— Он думал, что этот звонок поставит точку.

— А…

— Она, между прочим, рассказала о тебе много забавного, впрочем, ничего шокирующего, ничего, что я не мог бы предположить. Если честно, мне все равно, что я еще узнаю о тебе. Я привык жить с двойной моралью. Когда я с тобой, я забываю о принципах. Ты, кстати, иногда этим пользуешься.

— Кисыч, ты не любишь меня.

— Люблю.

— Что она еще рассказала?

— О растрате денег.

— А, об этом!

— О твоей любви к Андрею.

— А вот это ложь!

— Она утверждала, что ты еще долго преследовала его потом…

— Лжет. Она сама была влюблена, как кошка. Теперь я вспомнила, кто она.

Ее голос становится злобным.

Мне становится не по себе.

— Кисыч, ты меня любишь?

— Ты знаешь.

— Обещай мне тогда одну вещь.

— Какую?

— Ну, ты обещай!

— Обещаю.

— Обещай, что не будешь испытывать меня, проверять или как ты еще это называешь…

— Ты сама вынуждаешь делать это. Своей ложью освобождаешь от моральных обязательств. Даешь карт-бланш. Обещай, что не будешь больше лгать.

— Все. Я пошла.

Я гляжу на нее и начинаю хохотать. Настя останавливается, бросает на меня взгляд и улыбается.

Мы любим друг друга еще и еще. А потом засыпаем прямо на полу, прикрывшись одеялком, на котором изображены оленята.

Мне снятся кошмары: приходит бабушка, застает нас… Я несколько раз просыпаюсь и смотрю на часы. Кажется, я так и не уснул.

Половина шестого. Она собирается быстро. Одевается. Никакой косметики. Домашняя и заспанная. Симпатичная и юная.

На улице холодно и морозно. От южного ветра нет и следа. Опять болит горло. Кажется, время обернулось вспять. Мы снова идем от моей бабушки ранним утром. Я снова провожаю Настю до остановки. Снова сажаю на маршрутку, поцеловав на прощание. Когда я подхожу к дому, солнце уже золотит окна. Я раздеваюсь, укладываюсь и засыпаю. Мне снится ранняя осень, осинник, в который я захожу с отцом, и трава, усеянная оранжевыми шляпками грибов. Во сне я переживаю и счастье, и ощущение его скоротечности.

Опыт третий. И снова умерли, но уже навсегда…

— Здорово, Родион.

— Привет, Андрюха.

— У меня плохие новости… Женек погиб…

Мы называем мертвых покойниками, словно завидуем их умиротворенности и бездеятельности, отсутствию необходимости бороться с враждебными обстоятельствами.

Еще несколько недель назад мы сидели в кафе у Образцова, а вот сейчас я с Гансом в "Бочкареве" вспоминаю, как вместе тягали ящики, а Корнюшина уже нет в живых. Время неуловимо, и Туркин это понимает, поэтому нам хорошо, а может быть, нам хорошо потому, что мы живы? Только рядом со смертью понимаешь преимущества жизни.

Забрав в ремонте часы, я прихожу домой. Никого. Можно позвонить Насте, сказать, чтобы она приехала, и совокупиться, но мне не хочется. Я предпочитаю лежать на диване, вспоминая, как мы с Сержом после Орехового озера слушали Е-Nomine, ожидая великих свершений и великого же счастья. Разве могли мы подумать, что счастье выглядит так? В мире, облаченном в смерть, существует только один способ победить — умереть. Если невзгоды или лицезрение сломленных людей, людей старых или больных, к числу которых со временем будем принадлежать и мы, становится невыносимым, пусть нас утешит мысль, что все умрут, сравняются друг с другом в великом чуде, имя которому — небытие.

Как это было уже не раз, осмысление смерти началось гораздо позже похорон. Да и сами похороны оставили смутное впечатление.

Я в парикмахерской. Мерно жужжит машинка, и мои мысли обращаются вспять. Вот мы встречаемся на Шлаковом. Радость встречи. Мы же были бойцами одного фронта. Отсутствие Лысого, который не выносит похорон, расстраивает. Берия, сосредоточенный и тихий. Ганс, открывший объятья. Лысеющий Кошмарик, привезший Нину Андреевну на недавно купленном "Opel"'е.

Как и всегда перед похоронами люди меняются. Я не вижу себя, но догадываюсь, что и я другой.

Прощание.

Споры его матери с его же сестрой о том, нужно ли открыть гроб. Лицо Жени. Спокойное, смуглое. Действительно, будто загорел. И в уголках рта типичная люциферовская усмешка.

Родственники, которых он не любил.

Подозрительно спокойный отец. Ни слез, ни беспокойства. А Женя говорил, что отец начал сдавать. Мать, которая говорит, что он только собирался пожить для себя.

Вот его бывшая жена. Выглядит молодо, но внешность у нее менее броская, чем у любовниц, которые стоят рядом. Может быть, она даже знакома с ними.

Мы трясемся в катафалке. Хотим помочь донести гроб, но слишком много родственников, которые сами спешат выразить участие.

Берия грустно бормочет, что "справятся и без нас". Нам не дают даже засыпать землю.

Весна уже прошлась и по листьям деревьев — кладбище зеленеет первой салатовой листвой.

Поминки. Мы пьем водку. Леха с кег подливает и подливает. Но, наконец, шепчет, что лучше уйти. Я говорю об этом Берии. Тот кивает. Еще немного. Еще ровно столько, сколько требует вежливость.

Сидим на остановке, когда к нам подходят другие "лишние" люди — две его любовницы. Берия зовет их к нам. Они пьют по стакану, говорят, каким он был хорошим человеком, и уходят.

Леха с ненавистью шепчет что-то им вслед. Он пьянеет и говорит все больше. О нежелании работать с нами, о том, что у нас на ленте он ничего бы не делал. Он хочет критики.

Рассказывает о своей молодости. Об армии. О том, как он, не нужный никому, пробовал работать и экспедитором, и продавцом, но ничего не выходило. Ото всюду на него сыпались насмешки. Потом женитьба. Рождение сына.

Он пытается исповедоваться. Сказать, что он был, как мы, но жизнь его изменила.

Мы молча слушаем.

Солнце, достигая зенита жжет, как летом.

Расходимся, пьяные и задумчивые. Я с Гансом — на одну остановку, Берия с Лехой — на другую.

— Жалко Женька, — философски замечает Ганс.

— Какая странная смерть. Вот уж не угадаешь…

Мы ждем троллейбуса. На улице почти нет машин. Я вспоминаю детство, когда это было обычным. Как и в детстве, я стою на прежней остановке, такое же весеннее лето, такая же изумительная погода. Я не чувствую смерти. Покой одолевает.

— С вас 90 рублей, — говорит парикмахер.

Я расплачиваюсь и иду в Кремль.

Нас неодолимо тянет сюда. Может быть, не нас, а меня?

Этой весной мы приходили сюда поздно. После моей работы я шел домой, ел, созванивался с ней. И если у обоих не было дел, мы встречались, прогулочным шагом добирались сюда и замыкались в створку любви.

Я овладевал ею в кустах стоя, когда было грязно, на огромном бревне в зарослях какого-то кустарника, когда стало почище, на траве, не боясь озеленить одежду, когда весна стала напоминать лето.

Чувства мои всякий раз следовали одному и тому же алгоритму: неистовое влечение накапливалось за дни между свиданиями, достигая неистовой силы, вызывающей дрожь. Меня буквально трясло, когда я долго не виделся с ней. Я с нетерпением готов был затащить ее в любое укромное место, где можно было бы без помех изучить забытое за несколько дней тело. Мы не тратили времени на поцелуи.

Утолив страсть, усаживались на лестнице, либо на стволах поваленных деревьев, либо на траву, когда солнце успевало высушить ее.

У нас появились предпочтения. Мы шли, не сговариваясь, уже со знанием дела, и доходили до рощи… Около молодой березки, расположенной между болотом и посадкой, беседовали. Иногда читали. Мечтали. О том, что все наладится, когда я предприму хоть что-то…

Верила ли Настя в то, что я говорю? Во всяком случае, делала вид. Мы снимем квартиру, обустроимся на новом месте, где нас никто не знает. Это особенно важно — где нас никто не знает.

Иногда она не в себе. В такие минуты дает реалистическое описание будущего:

— Твоя мать найдет тебе невесту, ты женишься — и забудешь меня. Как в сказке. Все эти поездки в никуда — лишь самообман. Неужели ты не понимаешь?

Тогда я пристально смотрю в эти глаза, сливающиеся с молодыми березовыми листьями, а она скептически выдает: