Истина - Эмиль Золя

II

Три дня спустя, вечеромъ, когда Женевьева уже легла въ постель, Маркъ, раздѣваясь, сообщилъ ей, что получилъ письмо отъ Сальвана, который просилъ зайти къ нему на другой день. Онъ прибавилъ:

— Я знаю, въ чемъ дѣло: вѣроятно, на меня подали жалобу за то, что я снялъ со стѣны картины духовнаго содержанія; жаловались родители моихъ учениковъ и подняли цѣлую исторію. Я, впрочемъ, ожидалъ, что оно такъ и будетъ.

Женевьева, зарывшись головою въ подушку, ничего не отвѣтила. Когда Маркъ легъ рядомъ съ нею, онъ почувствовалъ, какъ двѣ нѣжныя руки обвились вокругъ его шеи, и ласковый голосъ прошепталъ:

— Я слишкомъ грубо обошлась съ тобою, — помнишь, въ то утро. Правда, у меня другіе взгляды на религію и на дѣло Симона; но я все-таки люблю тебя, очень, очень люблю!

Маркъ тѣмъ болѣе этому обрадовался, что всѣ эти дни былъ огорченъ холодностью Женевьевы, которая отвертывалась отъ него и уклонялась отъ его ласкъ.

— Я знаю, что тебѣ предстоятъ непріятности, — продолжала она, — и не хочу, чтобы ты думалъ, что я на тебя сердита. Можно не сходиться во мнѣніяхъ и все же любить другъ друга, — не такъ ли? Ты — мой, и я — твоя, милый, любимый муженекъ!

Онъ обнялъ ее со страстною нѣжностью.

— Дорогая, милая жена, пока ты меня любишь, мнѣ не страшны всѣ тѣ козни, которыя мнѣ готовятъ мои враги.

Она отдалась ему въ порывѣ горячей страсти и молодого увлеченія. Они помирились, какъ мирятся молодые, влюбленные супруги; до тѣхъ поръ, пока на семейномъ очагѣ горитъ пламенный огонь любви, всякія непріятности улаживаются сами собою. Чтобы разлучить такихъ супруговъ, надо внушить имъ отвращеніе другъ къ другу.

Цѣлуя Женевьеву въ послѣдній разъ передъ сномъ, Маркъ сказалъ, желая ее успокоить:

— Я постараюсь быть какъ можно осторожнѣе; ты вѣдь знаешь, что я вовсе не придерживаюсь крайнихъ взглядовъ и могу быть благоразумнымъ.

— Ахъ, поступай такъ, какъ тебѣ кажется справедливымъ, — ласково отвѣтила Женевьева. — Только бы ты любилъ меня, — больше мнѣ ничего не нужно.

На слѣдующее утро Маркъ отправился въ Бомонъ, веселый и бодрый, успокоенный ласками жены. Въ ея любви онъ черпалъ мужество. Входя въ кабинетъ Сальвана, Маркъ улыбался своею обычною бодрою улыбкою.

Но послѣ дружескаго рукопожатія директоръ нормальной школы удивилъ и смутилъ его вопросомъ:

— Скажите, мой другъ, вы наконецъ добыли рѣшительную улику, доказательство для оправданія Симона, которое послужитъ предлогомъ потребовать пересмотра процесса?

Маркъ приготовился дать объясненіе по поводу картинъ духовнаго содержанія; поэтому онъ не могъ сразу отвѣтить, не зная, сказать ли ему ту правду, которую до сихъ поръ скрывалъ ото всѣхъ. Онъ заговорилъ медленно, подыскивая слова:

— Доказательство… для пересмотра процесса… У меня нѣтъ въ рукахъ никакой улики.

Сальванъ не замѣтилъ его нерѣшительности.

— Я такъ и думалъ; я былъ увѣренъ, что вы бы меня предупредили, — не такъ ли? Между тѣмъ по городу ходятъ слухи, что вамъ удалось завладѣть важнымъ документомъ, что въ вашихъ рукахъ находится такая улика, которая поможетъ напасть на слѣдъ настоящаго преступника и нанесетъ ударъ всей Клерикальной шайкѣ.

Маркъ слушалъ, все болѣе и болѣе изумленный. Кто могъ проговориться о признаніи маленькаго Себастіана, и какіе серьезные размѣры приняла вся эта сплетня? Тогда Маркъ рѣшился сообщить Сальвану все, что произошло; его другъ и совѣтникъ долженъ все знать; онъ — смѣлый и рѣшительный человѣкъ и заслуживаетъ полнаго довѣрія. Маркъ подробно разсказалъ ему о томъ, что онъ узналъ о прописи, совершенію такой же, какая была представлена на судѣ, какъ вещественное доказательство; пропись принадлежала школѣ братьевъ; она существовала, но теперь уничтожена.

Сальванъ всталъ въ сильномъ волненіи.

— Она послужила бы неопровержимой уликой! — воскликнулъ онъ. — Но вы хорошо поступили, умолчавъ объ этомъ: мы должны молчать, пока не имѣемъ въ рукахъ ничего достовѣрнаго… Теперь я понимаю, откуда возникло безпокойство, скрытый страхъ, который овладѣлъ въ послѣдніе дни нашими противниками. Кто-нибудь проговорился, а вы знаете, что можетъ сдѣлать одно слово, брошенное въ жадную до скандаловъ толпу. Быть можетъ, никто даже не сказалъ этого слова: таинственная сила наводитъ людей на предположенія самаго невѣроятнаго свойства… Что-то произошло — это несомнѣнно, и преступникъ и его сообщники почуяли, что земля задрожала подъ ихъ ногами. Понятно, что они страшно перепугались: вѣдь имъ надо, во что бы то ни стало, похоронить свое преступленіе.

Затѣмъ Сальванъ коснулся того обстоятельства, изъ-за котораго онъ призвалъ къ себѣ Марка.

— Я хотѣлъ поговорить съ вами по поводу одного вашего поступка, о которомъ кричитъ весь городъ: о томъ, что вы сняли въ вашей школѣ изображенія духовнаго содержанія… Вы знаете, конечно, мой образъ мыслей: свѣтская школа не должна касаться религіозныхъ вопросовъ, и потому всякія символическія изображенія тамъ неумѣстны. Но вы себѣ представить не можете, какая разыгралась буря… Хуже всего то, что іезуиты и ихъ сообщники должны, во что бы то ни стало, всѣми силами добиться вашего удаленія изъ страха передъ тѣмъ оружіемъ, которое, какъ они думаютъ, находится въ вашихъ рукахъ. Разъ вы открыли имъ брешь въ своемъ укрѣпленіи, понятно, что они всѣ бросились въ атаку.

Тогда Маркъ все понялъ и протянулъ руку, готовый вступить въ борьбу.

— Я старался быть осторожнымъ, — сказалъ онъ. — Согласно вашему совѣту, я выжидалъ два года, прежде чѣмъ удалилъ картины, которыя были повѣшены въ школѣ послѣ осужденія Симона, въ знакъ того, что наша общинная школа подпала подъ вліяніе торжествующаго клерикализма. Я возстановилъ ея попранныя права, я сдѣлалъ ее свободною и независимою, поэтому мой поступокъ вполнѣ законный; я имѣлъ право освободить ее отъ тѣхъ эмблемъ, которыя связывали ее со школою братьевъ, и сдѣлать ее тѣмъ, чѣмъ она должна быть, т. е. вполнѣ нейтральною въ вопросахъ совѣсти…

Сальванъ его перебилъ:

— Я не осуждаю васъ; вѣрьте, я вполнѣ понимаю и одобряю вашъ поступокъ. Вы достаточно доказали свою терпимость и свое благоразуміе. Тѣмъ не менѣе вы удалили картины въ очень неудобный моментъ. Я боюсь за васъ и хотѣлъ переговорить съ вами о томъ, какъ лучше подготовиться, чтобы дать отпоръ неизбѣжнымъ нападкамъ.

Они сѣли и долго бесѣдовали. Политическое положеніе ихъ округа было отвратительное. Только что состоялись новые выборы, и они показали нѣкоторое отклоненіе въ сторону клерикальной реакціи; впрочемъ, произошелъ одинъ удивительный фактъ. Лемарруа, мэръ города, бывшій другъ Гамбетты, несмѣняемый депутатъ Бомона, внезапно получилъ соперника въ лицѣ соціалистическаго кандидата Дельбо, который выдвинулся своей защитой дѣла Симона и овладѣлъ симпатіями республиканской партіи; Лемарруа былъ выбранъ лишь большинствомъ одной тысячи голосовъ. Между тѣмъ монархическая и католическая реакція заполучила одного важнаго кандидата: Гектору де-Сангльбефъ удалось провести своего друга, генерала, благодаря тѣмъ празднествамъ, которыя онъ устраивалъ въ Дезирадѣ, раскидывая безъ счета жидовское золото, получаемое отъ тестя, барона Натана. Любезный Марсильи, надежда молодежи, такъ ловко повелъ свои дѣла, что вновь былъ избранъ; онъ пошелъ навстрѣчу церкви, гостепріимно открывшей ему свои врата, пользуясь случаемъ заключить союзъ съ буржуазіей, которая испугалась развитія соціализма. Признавъ равенство гражданское, буржуазія не признавала равенства экономическаго; она не хотѣла подѣлиться выгодами своего положенія и скорѣе готова была соединиться со своими бывшими врагами, чѣмъ поддаться опасности, которая шла снизу. Изъ вольтеріанской она превратилась въ мистическую и находила, что и религія имѣетъ свои хорошія стороны, что она можетъ оказать важныя услуги и задержать возрастающіе аппетиты народа. Буржуазія проникалась постепенно милитаризмомъ, націонализмомъ, антисемитизмомъ — всѣми лицемѣрными прикрытіями, за которыми осторожно выступали клерикалы. Армія являлась воплощеніемъ грубой силы, которая своими штыками охраняла покой сытыхъ. Нація, отечество являлись олицетвореніемъ всѣхъ несправедливостей и злоупотребленій; но притронуться къ нимъ считалось преступленіемъ; боялись перемѣнить хотя бы одну сгнившую балку изъ опасенія, что все зданіе рухнетъ. Жиды, какъ въ средніе вѣка, служили средствомъ для разжиганія страстей; старая вражда вновь разгоралась, и всюду сѣялись сѣмена раздора. Подъ прикрытіемъ этого широкаго реакціоннаго движенія происходила глухая, потайная работа клерикализма, которая воспользовалась исторически неизбѣжнымъ поворотомъ, чтобы возстановить свое вліяніе, столь сильно расшатанное дуновеніемъ революціи. Клерикалы хотѣли убить революціонный духъ народа, заручившись содѣйствіемъ буржуазіи, которая, достигнувъ власти, измѣнила своимъ традиціямъ, забывая о томъ, что ей придется отдать отчетъ въ своей измѣнѣ избирателямъ, т. е. народу. Клерикалы надѣялись, что, заполучивъ власть надъ буржуазіей, они завладѣютъ и народомъ, главнымъ образомъ посредствомъ школъ: ребенку легче привить тѣ догмы, которыя впослѣдствіи затемнятъ его здравый смыслъ. Прежняя вольтеріанская Франція превращалась въ послушную дочь Рима только благодаря тому, что клерикальныя школы завладѣли дѣтскою душою. Борьба обострялась; клерикалы уже праздновали побѣду надъ наукой, надъ традиціями свободы и полагали, что они способны отвратить неизбѣжное, помѣшать народу занять подобающее ему мѣсто и остановить прогрессивный ходъ историческихъ событій.