Истина - Эмиль Золя

У Лемановъ Маркъ даже не обмолвился относительно признанія Себастіана. Къ чему было давать этимъ несчастнымъ призракъ надежды? Жизнь ихъ не переставала носить тотъ же суровый характеръ; письма съ каторги наполняли ихъ души отчаяніемъ, а люди продолжали кидать имъ въ лицо имя Симона, какъ самое жестокое оскорбленіе. У Лемана заказчики все убывали; Рахиль не смѣла выходить изъ дому и продолжала носить трауръ, какъ неутѣшная вдова; ее пугала будущность дѣтей; она боялась той минуты, когда они все поймутъ. Маркъ сообщилъ о томъ, что случилось, только Давиду, въ которомъ ни на минуту не ослабѣвала рѣшимость доказать невиновность брата. Въ своемъ геройскомъ самоотреченіи онъ все время оставался въ сторонѣ, стараясь ни въ чемъ не проявлять своихъ стремленій; но не проходило часа, въ которомъ бы онъ не напрягалъ своей воли для возстановленія чести брата; это сдѣлалось какъ бы цѣлью его жизни. Онъ думалъ, разслѣдовалъ, старался напасть на слѣды, но ему приходилось постоянно начинать сначала, потому что до сихъ поръ не удавалось овладѣть серьезною уликою. Послѣ двухлѣтныхъ розысковъ онъ не добился ничего сколько-нибудь важнаго. Его подозрѣніе, что предсѣдатель суда Граньонъ сдѣлалъ какое-то сообщеніе присяжнымъ во время ихъ послѣдняго совѣщанія, подтвердилось, но не было явныхъ уликъ, и онъ даже не могъ себѣ представитъ, какими способами онъ добьется точныхъ доказательствъ. Это нисколько не парализовало его энергіи; онъ готовъ былъ употребить десять, двадцать лѣтъ, всю жизнь на то, чтобы открыть наконецъ настоящаго преступника. Сообщеніе Марка поддержало его мужество и терпѣливую настойчивость. Онъ вполнѣ раздѣлялъ мнѣніе Марка пока не придавать этому дѣлу огласки, такъ какъ сообщеніе Себастіана не могло имѣть значенія безъ вещественнаго доказательства. Оно дало имъ только лишнюю надежду, что правда наконецъ восторжествуетъ. И Давидъ снова принялся за розыски спокойно, не торопясь, дѣйствуя съ самою тщательною осторожностью.

Однажды утромъ, до начала занятій, Маркъ наконецъ рѣшился снять со стѣны класса изображенія святыхъ и картины изъ военной жизни. Въ продолженіе двухъ лѣтъ онъ воздерживался отъ этого, выжидая, пока положеніе его въ школѣ достаточно упрочится; этимъ поступкомъ онъ хотѣлъ доказать, что свѣтская школа должна быть внѣ клерикальнаго вліянія; такою онъ ее себѣ представлялъ и такою желалъ ее сдѣлать. До сихъ поръ онъ уступалъ благоразумнымъ совѣтамъ Сальвана, понимая, что ему прежде всего необходимо удержаться на своемъ мѣстѣ, а потомъ уже предпринять борьбу. Теперь онъ почувствовалъ въ себѣ эту силу: развѣ онъ не возстановилъ значенія свѣтской школы, вернувъ къ ней учениковъ, которые перешли въ школу братьевъ? развѣ онъ не добился къ себѣ уваженія, любви и довѣрія дѣтей? развѣ родители не примирились наконецъ съ его назначеніемъ? Рѣшительнымъ толчкомъ для приведенія въ исполненіе задуманнаго послужило для Марка посѣщеніе Жонвиля, который подъ вліяніемъ аббата Коньяса быстро возвращался на старый путь мрака и суевѣрій; признаніе Себастіана также повліяло на Марка: оно обнаружило тѣ гнусные происки, которые онъ чувствовалъ вокругъ себя, благодаря тѣмъ клерикальнымъ интригамъ, которыя опутывали Мальбуа.

Только что Маркъ поднялся на табуретку, чтобы снять картины. какъ въ комнату вошла Женевьева съ Луизой, чтобы предупредить Марка, что она намѣрена вмѣстѣ съ дочерью навѣстить бабушку.

— Что ты дѣлаешь? — спросила она его.

— Ты видишь, я хочу снять эти картины; я самъ ихъ снесу аббату Кандье, — пусть онъ ихъ повѣситъ въ церкви: тамъ онѣ будутъ на своемъ мѣстѣ. Помоги-ка мнѣ…

Но Женевьева не протянула руки и не двинулась съ мѣста. Она стояла вся блѣдная, точно присутствовала при чемъ-нибудь страшномъ и недозволенномъ, что внушало ей ужасъ.

Марку пришлось безъ ея помощи слѣзть съ табуретки и убрать въ шкафъ картины.

— Ты не хотѣла мнѣ помочь? Что съ тобою? Ты недовольна тѣмъ, что я сдѣлалъ?

— Да, недовольна.

Онъ былъ пораженъ ея отвѣтомъ. Въ первый разъ за все время ихъ семейной жизни она заговорила съ нимъ враждебнымъ тономъ. Маркъ почувствовалъ, что въ ихъ отношеніяхъ произошелъ первый разладъ, который могъ перейти въ полный разрывъ. Онъ взглянулъ на нее, удивленной и встревоженный; даже голосъ ея показался ему чуждымъ, точно съ нимъ заговорилъ посторонній человѣкъ.

— Ты несогласна съ моимъ поступкомъ? И ты это говоришь?

— Да, я; то, что ты дѣлаешь, нехорошо.

Это говорила она, его Женевьева; она стояла передъ нимъ, высокая и стройная, со своимъ нѣжнымъ личикомъ, которое носило отпечатокъ страстности, унаслѣдованной отъ отца. Да, это была она — и все-таки не она, потому что во всемъ ея существѣ замѣчалась какая-то перемѣна; въ ея большихъ голубыхъ глазахъ читалась тревога и проглядывало что-то мистическое, неземное. Маркъ почувствовалъ, какъ холодъ пробѣжалъ у него по спинѣ, и сердце его дрогнуло; онъ только теперь замѣтилъ въ ней перемѣну. Что такое случилось, что измѣнило ее до такой степени? Ему не хотѣлось затѣвать съ нею спора, и онъ просто замѣтилъ:

— До сихъ поръ, если ты и не раздѣляла моихъ воззрѣній, то все же поддерживала и говорила мнѣ, чтобы я дѣйствовалъ согласно своимъ убѣжденіямъ; и въ настоящемъ случаѣ я поступилъ согласно совѣсти. Поэтому твое сужденіе для меня очень мучительно… Но мы поговоримъ объ этомъ послѣ.

Женевьева не сдавалась и холодно проговорила:

— Хорошо, мы поговоримъ, если ты этого желаешь. А пока я сведу Луизу къ бабушкѣ, и она пробудетъ тамъ до вечера.

Внезапное просвѣтлѣніе осѣнило Марка. Госпожа Дюпаркъ своимъ вліяніемъ отнимаетъ отъ него Женевьеву и, конечно, отниметъ и его дочь. Онъ былъ самъ виноватъ: онъ не обращалъ вниманія на жену и дочь, позволялъ имъ посѣщать этотъ домъ, гдѣ жила суровая ханжа, гдѣ пахло ладаномъ, и гдѣ сновали черныя рясы. За эти два года онъ не замѣчалъ той внутренней работы, которая совершалась въ душѣ его жены: въ ней пробуждались прежнія юношескія чувства, сказывались тѣ воззрѣнія, которыя были вложены въ нее клерикальнымъ воспитаніемъ, и которыя онъ считалъ совершенно уничтоженными силою любви и здравымъ смысломъ. Она пока еще не ходила на исповѣдь, но Маркъ уже чувствовалъ, что она отдѣлилась отъ него, что она повернула на старый путь, и что каждый шагъ по этому пути отдаляетъ ее отъ него на большее и большее разстояніе.

— Дорогая моя, — грустно произнесъ онъ, — ты, стало быть, не заодно съ тобою.

Она отвѣтила вполнѣ откровенно:

— Нѣтъ; и видишь ли, Маркъ, бабушка права, когда говоритъ, что все зло произошло изъ-за этого несчастнаго дѣла. Съ тѣхъ поръ, какъ ты вступился за этого человѣка, который сосланъ на каторгу, и который заслужилъ свое наказаніе, несчастье вошло въ нашъ домъ, и мы скоро совсѣмъ перестанемъ понимать другъ друга.

Маркъ невольно воскликнулъ съ отчаяніемъ въ голосѣ:

— И это говоришь ты! Ты возстаешь противъ истины и справедливости!

— Я возстаю противъ заблужденій, противъ дурныхъ страстей, которыя порочатъ церковь. Вы хотите уничтожить Бога; и если ты даже отрекся отъ церкви, то долженъ почитать ея служителей, которые дѣлаютъ столько добра.

На этотъ разъ онъ ничего не отвѣтилъ: онъ понялъ, что спорить съ нею безполезно, тѣмъ болѣе, что сейчасъ должны были начаться занятія. Неужели зло пустило такіе глубокіе корни? Самое ужасное для него было то, что основаніемъ ихъ разлада было дѣло Симона, которому онъ поклялся служить по врожденному чувству справедливости; онъ въ этомъ случаѣ не могъ идти на уступки, а потому было мало надежды на возстановленіе добрыхъ отношеній. Вотъ уже два года, какъ это дѣло служило началомъ всякихъ столкновеній, подобно испорченному источнику, который отравлялъ людскіе умы; и это должно было продолжаться до тѣхъ поръ, пока не восторжествуетъ истина. Отрава проникла наконецъ и въ его семью.

Видя, что Маркъ стоитъ неподвижно, и не встрѣчая болѣе возраженій, Женевьева направилась къ двери, проговоривъ спокойнымъ голосомъ:

— Я увожу Луизу къ бабушкѣ.

Тогда Маркъ быстрымъ движеніемъ схватилъ ребенка и прижалъ его къ груди. Неужели у него отнимутъ его дочурку? Не долженъ ли онъ удержать ее около себя, спасти ее отъ заразы? Съ минуту онъ глядѣлъ на нее, не спуская глазъ. Она уже теперь, въ свои пять лѣтъ, была высока и стройна, какъ ея мать, бабушка и прабабушка. Но волосы ея не были такъ бѣлокуры, а лобъ напоминалъ высокій лобъ Фромановъ; тамъ царили разумъ и мудрость. Дѣвочка съ радостнымъ смѣхомъ обвила ручонками шею отца.

— Знаешь, папа, вечеромъ, когда я вернусь домой, я скажу тебѣ басню; я ее хорошо заучила.

Маркъ и на этотъ разъ позволилъ женѣ уйти и увести съ собою дочь, не желая затѣвать ссоры, уступая по врожденной терпимости къ чужимъ желаніямъ. Въ классъ уже входили ученики, и онъ быстро наполнился. Но въ сердцѣ учителя сохранилось тревожное чувство, и душа наполнилась предчувствіемъ той борьбы, которая ему предстояла. Эта, борьба теперь проникала и къ семейному очагу. Скоро потекутъ слезы близкихъ ему людей и его собственныя. Героическимъ усиліемъ воли онъ поборолъ свои страданія, и, подозвавъ къ себѣ маленькаго Себастіана, старшаго въ классѣ, онъ поручилъ ему слѣдить за чтеніемъ, а самъ подошелъ къ доскѣ и началъ объясненіе урока среди веселаго солнечнаго свѣта, который врывался въ классъ яркимъ потокомъ.