Дело Белки - Александр Даган

– Идет, – сообщил пришелец нервным шепотом хозяину кабинета.

Тот отчего-то засуетился, быстро опустил на последнем остававшемся открытым окне светонепроницаемый экран и встал рядом по стойке смирно – ни дать, ни взять гвардеец у вечного огня. Его пришедший позднее клон, тоже вытянулся возле двери, что явно свидетельствовало о приближении к кабинету какого-то местного начальства, которое по неписаной традиции всех времен и народов, как всегда заставило себя ждать. Впрочем, напрасно многие думают, что боссы задерживаются из неуважения или по безалаберности. На самом деле, пытка ожиданием – один из самых эффективных приемов психологического давления. А в моем случае, она еще и сопровождалась мерно трясущимся полом и дребезжащими стеклами в окнах. Создавалось ощущение, что где-то за стеной проходит тяжелый товарный состав, который, того и гляди, раскрошит в пыль оказавшуюся подле него больничку. Однако, вместо этого, дверь в кабинет распахнулась и внутрь, покряхтывая на каждом шагу, вдвинулось могучее, тяжеловесное существо совершенно невероятных размеров. Глядя на него, я невольно подумал, что теперь понимаю, откуда могла взяться поговорка «если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету». Именно такую ходячую гору и представлял собой монстр, пожаловавший в кабинет. Увы, у меня не было никакой возможности взглянуть на него магическим зрением, чтобы понять истинную природу этого существа. Хотя с другой стороны, возможно, это оказалось к лучшему. Во всяком случае, одно я теперь знал точно: медик в фартуке, принятый мной за рентгенолога, вряд ли имеет звание выше санитара, а настоящий врач пришел только сейчас.

– Где пациент? – возвысил голос человек-гора, и при этом из его рта пахнуло чем-то сырым и заплесневелым, чем иногда несет из тоннелей московского метро. «Слепой рентгенолог? Оригинально!» – подумал я. Однако, помощники чудовищного врача не заметили в его вопросе ничего странного.

– Одну секундочку! Разворачиваем! – подобострастно пискнул один из санитаров, после чего они оба встали по бокам от своего шефа и повернули его лицом ко мне. Впрочем, о лице здесь можно было говорить лишь с большой натяжкой. На меня уставилась пористая как кусок пемзы широченная красно-бурая маска. Как такового рта на ее поверхности не было. Вместо него в нижней части огромного лицевого блина вытянулась длинная узкая щель, в которой через равные промежутки поблескивали металлические пластинки, напоминающие многочисленные лезвия уничтожителя для бумаг. Нос отсутствовал в принципе, а глаза, расположенные на неправдоподобно близком расстоянии друг от друга, казались просто двумя уходящими в толщу головы черными отверстиями. Но самой жуткой деталью этой кошмарной физиономии были две бугристые отливающие свинцом кожистые складки, ниспадающие со лба на изъеденные щеки монстра, и спускающиеся по бокам далее, едва ли не до уровня его колен. «Господи, да что же это за тварь такая?!» – заметалась в моей голове до смерти перепуганная мысль. Но следующая фраза чудовища неожиданно дала ответ на этот вопрос.

– Поднимите мне веки! – приказал помощникам рентгенолог, и те брезгливо морщась, но все же не смея ослушаться, кинулись выполнять его команду. Только теперь мне, наконец, стало ясно, кем меня так упорно стращал Логопед. Передо мной был никто иной, как Вий – величайший «дурной глаз» нашей отечественной литературы и всей старославянской мифологии. Одного взгляда его радиоактивных очей было достаточно, чтобы предать смерти любое живое существо, спалить деревню, сравнять с землей город. Мне же, по всей видимости, предстояло пройти у него магнитно-резонансную томографию головного мозга.

– Ребята! – окликнул я угрюмых санитаров, медленно с трудом скатывавших в два плотных увесистых рулета мясистые веки своего шефа. – Мужики! Сбегайте кто-нибудь к Логопеду. Скажите, что я готов рассказать все, что знаю. Серьезно. Мужики, слышите, он будет не успевать задавать вопросы. Ей Богу! Черта с два! Вероятно, санитары этого кабинета не раз и не два слышали подобные обещания, и давным-давно научились на них не реагировать. Сам Вий тоже оставался абсолютно спокоен. Сопел себе в две ноздри, которые я сперва посчитал его глазами, и ждал, когда можно будет заглянуть в мою пропащую голову.

– Ну, и фиг с вами! – заорал я, переходя от уговоров к грубости. – Все равно вы от меня ничего не узнаете. Козлы! Кретины! Чтоб вам всю жизнь в душевой мыло ронять!

Не буду перечислять всех оскорблений, которые я нанес, как самому Вий-рентгенологу, так и его помощникам. Скажу главное – цели они не достигли. Ни чудовище не приказало меня заткнуть, ни санитары не побросали его веки, чтобы нормально по-людски набить мне морду. Однако, даже поняв, что все усилия в этом направлении тщетны, я все равно не мог остановиться. Возможно, сказалось возбуждение, возможно, на меня еще немного действовала сыворотка правды, но я орал, ругался, а когда бранные слова закончились, перешел к декламации героической классики:

– Правду сказал я, шотландцы, От сына я ждал беды, Не верил я в стойкость юных, Не бреющих бороды. А мне костер не страшен, Пусть со мною умрет Моя святая тайна, Мой вересковый мед. На этой патетической ноте санитарам, наконец-то, удалось распаковать зенки своего начальника. К моему удивлению, ничего страшного в них не оказалось. Это были просто два молочно-белых бильярдных шара, бешено вращающихся в глазных впадинах, заполненных по краям красивыми ртутными слезами. Слезы текли, струились, разбегались многочисленными ручьями, после чего вновь встречались вместе, заполняя собой большой чуть выпуклое озеро. Оно было по истине прекрасно. Его мерцающая серебром поверхность так и звала окунуться вглубь, раствориться, насладиться нежной прохладой жидкого металла, который укутает, приласкает, вытянет из членов усталость, и заберет из головы все пустые суетные мысли, видения, образы, составляющие никчемную человеческую память. Вот одна из них камнем сорвалась в блестящую металлическую воду. Вот вторая. Вот третья. И, наконец, они частым дождем забарабанили по озерной глади, уродуя ее мириадами разбегающихся во все стороны картинок моего недавнего бытия. А сам я при этом становился таким чистым, таким сияющим, таким металлическим, что не мог сдержать радости и плакал, плакал и плакал от восхищения. И вдруг что-то произошло.

– Тревога! Тревога! Тревога! – раз за разом повторялось противное, ноющее как зубной бур слово. Поверхность озера взволновалось. По нему прошла матовая рябь, сменившаяся непрерывно растущими волнами, которые стали дергать меня из стороны в сторону в такт невероятно грубому и неуместному в этом ртутном раю голосу.