Нежность по принуждению - Джулс Пленти

— Если ты стерпишь наказание, я продлю контракт на полгода, — предлагает Рус сделку, от которой невозможно отказаться.

— Будет больно? — уточняю осторожно.

— Не знаю, — пожимает плечами и закуривает. — Ты сказала, «все».

— Я согласна.

Руслан соскальзывает с капота и торопливо застегивает брюки. Я же не понимаю, что мне делать — чувствую себя дезориентированной. В ушах эхом разносится мое собственное громогласное «согласна», в глаза словно насыпали золотых блесток. А оттого, что он забрал свои теплоту и запах и вовсе хочется плакать.

Под пристальным взглядом Господина, сейчас я не могу назвать его иначе даже про себя, я поеживаюсь и тоже оставляю импровизированное любовное ложе. Стою перед ним и трясусь.

— Сними платье, девочка. От него все равно почти ничего не осталось, — приказывает Рус своим гипнотическим голосом.

Я хочу возразить — как же я буду совсем голая, — но теплая, темная, развратная ночь придает мне храбрости. Он с такой силой рванул подол, что выдернул и застежку сбоку. Я просто спускаю все, что осталось на теле, с плеч и перешагиваю, упавшую на пол тряпку.

Какое-то время Данилевский просто смотрит на меня. Его взгляд ощупывают каждый сантиметр моего тела, выхваченного из летнего мрака светом фар. Я сухо сглатываю. Взгляд льдисто-голубых глаз возбуждает сильнее самых грязных прикосновений.

Он снимает пиджак и накидывает его мне на плечи, до самых колен укутав своим ароматом и приятной тяжестью костюмной ткани. Рус обнимает меня, сажает в салон и пристегивает. Неужели мужчина, который способен быть таким нежным и трепетным, станет меня бить?

Рус садится за руль, и «Ламба», на капоте которой мне недавно было до слез хорошо, вновь превращается в гоночный болид.

Я не могу понять той кислотной и абсолютно дикой смеси эмоций, которую испытываю. Еще чуть-чуть, и покажется наш дом. Точнее, его дом и мое временное пристанище. У меня живот дрожит от предвкушения наказания. И вместе с тем я его боюсь. Боюсь боли. А еще сильнее — не справиться.

Он паркуется и выходит из машины, такой статный и красивый в одних брюках и белоснежной рубашке. Обходит «Ламбу», открывает дверь и протягивает мне руку.

— Пойдем, — голос его холодный и безучастный.

Его тон пугает меня и заводит. Еще совсем недавно я и подумать не могла, что настолько извращенка.

Руслан хватает меня за предплечье и как рабыню ведет к дому. Дорожка холодит голые ступни, и я стараюсь прочувствовать каждый ее сантиметр. Его пиджак тяжелый и хлопает меня по попе, когда иду. Во рту сухо, а сердце грозит выскочить из груди.

Мы входим в дом и поднимаемся по лестнице на второй этаж. Он ускоряет шаг и все настойчивее тянет меня вглубь коридора. Я не знаю, что громче: его гулкие шаги или мое собственное сердце, колотящееся в ушах.

Руслан достает свой дежурный портсигар, вытаскивает из крышки ключ и отпирает им дверь. Включает свет — красноватый и тусклый. Я сглатываю сухой ком, забивший горло.

— Входи же, — подманивает меня к входу. — Ты хотела всего. Возможно, здесь я пойму, что ты та самая Сабмиссив, которая будет со мной всегда.

Я переступаю порог и перестаю дышать. Мне казалось, что я знаю его рамки. Последнее время я много читаю про DDLG, и мне думалось, что максимум Руслана — это выпороть непослушную малышку ладонью, но меня окружает целый арсенал садиста. Осматриваюсь и постоянно натыкаюсь взглядом на витрины, в которых возлежат флоггеры, стеки, пэддлы и прочие аксессуары, названия которых я не знаю. У стен стоят широкие черные кожаные диваны.

Я вижу себя в большом зеркале во весь рост. Что-то внезапно заставляет меня поднять взгляд к потолку. С него свисает странная штуковина. Кусок металлической решетки на массивных цепях, в ячейках которой защелкнуты карабины на манер тех, что используют альпинисты.

— Сними пиджак, — приказывает он, постукивая очередной сигаретой о крышку портсигара.

Я дрожащими руками берусь за скользкие лацканы и высвобождаюсь из своего рода защитного кокона. Мы одни, и красный свет делает нашу интимность максимально глубокой. От тусклости и грязноватости подсветки начинают уставать, глаза, и я моргаю все чаще, прогоняя слезы, застрявшие в уголочках.

Он закуривает и делает глубокую затяжку. Я понимаю это по впалым щекам и обострившимся скулам.

Наше неравенство абсолютно. Я обнажена, и вся его, а он в своих красивых изысканных шмотках и не принадлежит никому.

Мой Господин медленно обходит меня по широкому кругу, чеканя шаг и взвинчивая напряжение. Проводит пальцами по моему телу — его движения мажущие, небрежные.

Молча поворачивается ко мне спиной и идет к одному из шкафов. Достает оттуда целый набор: черный широкий ошейник с крупным кольцом в центре, такие же наручники с мягкой изнанкой и странную штуковину, представляющую собой мягкие браслеты, но большего диаметра и соединенные друг с другом чем-то вроде метровой палки.

— Вы сказали, что не любите починять боль, — бормочу я сбивчиво.

— Боль бывает разная, девочка, — поддевает пальцем мой подбородок и выпускает струйку ароматного дыма прямо в мои губы. — Я давно в Теме. И в ней у меня были очень разные периоды. Как только я застегну на твоей шее ошейник, моя малышка, жалеть о своем решении будет поздно.

От его слов меня начинает пробирать холодным ознобом. Я до боли в сердце хочу быть с Данилевским. Но это значит не только быть его маленькой девочкой, но и обнаженной рабыней Господина в собачьем ошейнике.

Меня до сих пор пугают глубины Темы, и они же меня притягивают. А так ли сильно я боюсь боли? Этот вопрос стал волновать меня, когда я почти кончила от его шлепков по попке.

— Я все понимаю, мой Господин. Я принадлежу вам.

Он целует меня в лоб и прикладывает к шее прохладную кожаную полосу. Смотрит мне в глаза и застегивает ошейник. Он тяжелый и дискомфортный. Давит на ключицы и растирает кожу.

— Вытяни руки, девочка.

Я протягиваю