Двадцатое июля - Станислав Рем

Когда они ушли, Гизевиус покинул свое убежище, неслышно проник в кабинет погибшего полковника и принялся просматривать имевшиеся там бумаги. То, что он обнаружил, потрясло его до глубины души. «Валет» стал в спешке рассовывать по карманам самые важные, на его взгляд, документы, надеясь успеть до возвращения солдата. Успел.

Затем через черный ход дипломат прокрался на улицу, но, увидев окружившие здание танки, вернулся обратно и затаился под лестницей в ожидании удобного случая. А вскоре стал свидетелем семейной трагедии Шталей. Собственно, именно благодаря этому обстоятельству он и смог покинуть штаб, в считанные минуты превратившийся в западню.

Вырвавшись на свободу, Гизевиус ненадолго задумался: что делать дальше? Домой ни в коем случае возвращаться нельзя. Просить приюта у знакомых — тоже. Покупать билет на поезд опасно: можно погореть на документах. Дипломат понимал: в Берлине начали действовать законы войны. А это означало, что гестапо будет проверять всех подряд, причем еще пристальнее и бдительнее, чем обычно. Выходов оставалось два: либо спрятаться в городе и ждать, пока все уляжется, либо попробовать выбраться из него пешим ходом. Второй вариант Гизевиус отмел сразу, ибо тот мало чем отличался от покупки билета на поезд. Хоть сейчас на дорогах Германии и появилось много беженцев — жертв бомбардировок и наступления красных, — однако все они постоянно были под прицельным контролем властей. Система, разработанная Гитлером и его окружением, продолжала работать безотказно.

В голове еще с 1939 года, когда он примкнул к Канарису, хранились два адреса. Но можно ли их сейчас использовать? По-прежнему ли преданы те люди Канарису или уже переметнулись на сторону Гиммлера, точнее, его любимчика Шелленберга?

Из-за поворота наконец показался автобус. «Валет» решил: какой бы номер у этого маршрута ни был, он сядет и уедет отсюда. И уже вдали от штаба резервистов попробует окончательно определиться с дальнейшими своими действиями.

— Господин Гизевиус? — Дипломат вздрогнул и оцепенел. Голос, окликнувший его, был до боли знакомым. Он принадлежал одному из следователей гестапо. — Господин группенфюрер настоятельно просит вас явиться к нему. Пройдите в нашу машину.

Гизевиус обернулся. Перед ним стояли четверо. Троих из них он недавно видел в штабе резервистов. Те самые следователи, которых освободил из заточения Скорцени. Четвертого он видел раньше. Когда сам находился в камере гестапо. Во время первого допроса у Мюллера. «Бежать, — мысли мотыльками бились в голове, — нужно бежать. С тем грузом, который лежит в карманах, меня ждет только смерть. Но как бежать?»

На плечо легла рука одного из гестаповцев:

— Выньте руки из карманов, господин дипломат. Медленнее.

Наручники застегнулись.

Геббельс встретил Бормана на своем рабочем месте, в министерстве пропаганды. Рейхслейтер, войдя в его апартаменты, с трудом подавил усмешку: после роскоши в доме министра авиации показушной аскетизм кабинета министра пропаганды наводил на мысль о жадности хозяина.

Впрочем, Геббельс таковым и был. Единственное, на что он не жалел денег, так это на автомобили и женщин. Даже в 1930 году, когда партии крайне не хватало финансов для политической борьбы перед выборами в рейхстаг, когда Гитлер занимал деньги всюду, где можно, и под любые условия, Геббельс приобрел партии, а точнее, себе, новенький «мерседес». Борман до сих пор помнил, как тот ходил тогда вокруг машины, ласково водил по ее поверхности рукой и восхищенно восклицал: «Посмотрите, какое прекрасное породистое животное! Семиместный! Просто поэма!». И от восторга даже хлопал в ладоши. «Впрочем, — одернул себя Борман, — сейчас не до воспоминаний».

— Господин министр… — начал было рейхслейтер, но Геббельс его перебил:

— Мартин, если вы пришли ко мне как к официальном/ лицу по поводу произошедшего, то поверьте: мне сейчас нужна помощь не соратника, а друга. Более того, — он взял Бормана под локоть, — я уже начал чистку Берлина от той нечисти, которая пыталась убить нашего фюрера. Я связался со Скорцени. Я поднял на ноги гестапо. Люди Мюллера прочесывают город вдоль и поперек, квартал за кварталом. А в скором времени мы перетряхнем и всю Германию. Но я не в состоянии справиться со всеми одиночку. Гиммлер куда-то запропастился, Кальтенбруннер, как мне сообщили, носится по всему городу, но, кажется, без толку.

— Я пришел к вам как друг, — перебил на сей раз собеседника сам Борман. — И не только как друг, но и как человек, которому не безразлична судьба нации. (Про себя же подумал: «Да, насколько просто общаться с Герингом, настолько изворотливо приходится вести себя с этим бабником».) Йозеф, меня очень беспокоит нынешнее нестабильное положение. Я с вами согласен: нам непременно нужно найти и наказать тех, кто посмел покуситься на жизнь фюрера.

— И не просто наказать, — вскинул Геббельс маленькую, похожую на птичью голову, — нам следует провести жесточайшие профилактические меры. Подобные тем, которые в сорок первом году провел в Советах Сталин. Нам нужно немедленно учредить нечто вроде трибуналов или военно-полевых судов здесь, в Берлине, чтобы полностью искоренить все враждебные элементы.

— Всецело поддерживаю. И я бы добавил, что следует ввести еще и партийное дознание. Ведь многие из заговорщиков были членами НСДАП.

— Ну, это уже по вашей части.

— И не только по моей…

Борман отметил, что Геббельс никак не отреагировал на его фразу об убийстве фюрера. Не обратил внимания? Но Геббельс всегда очень внимательно относился к слову, ведь именно оно было его главным оружием в политической борьбе. А может, министр пропаганды просто-напросто знает, что с минуты на минуту ему должно прийти сообщение о смерти фюрера? Борман склонялся ко второму варианту.

Геббельс же спокойно ждал продолжения беседы. Он знал, с чем приехал Борман. С ним час назад связался Геринг и отчасти посвятил в планы Бормана. Единственное, о чем умолчал, так это о том, что предложил Борман ему самому. Потому как подозревал, видимо, что у него, Геббельса, имеется своя, не совсем адекватная точка зрения на происходящее.

— Да, — первым нарушил затянувшуюся паузу хозяин кабинета, — г я с вами тоже полностью согласен. Однако подписать приказ о введении трибуналов может только фюрер. А потому нам пока остается лишь одно: ликвидировать путч и арестовать злоумышленников.

Борман понял: «Хромоножка» (так «за глаза» называли Геббельса соратники) ждет, когда он откроется.

— Фюрер не выживет, — заставил-таки он себя произнести «кощунственные» слова. Теперь пути к отступлению не было. — Я слышал, врачи говорят о его скорой кончине. Часы Адольфа Гитлера сочтены.