Век Екатерины Великой - София Волгина

Великий князь перестал раскачивать ногой, уставившись в лицо жены с немым вопросом: «Что же делать?».

Екатерина, хотя и догадывалась, откуда ветер дует, поинтересовалась:

– Позвольте спросить, кто же дает вам такие плохие советы?

Великий князь, немного растерявшись от неожиданности вопроса, сказал:

– Ну, вы тоже… всегда хотите быть умнее других.

Екатерина укоризненно посмотрела на мужа.

– Я говорю не для умничанья, а понеже ненавижу несправедливость.

Услышав сие, Петр Федорович взволновался: подскочив с места, походил по комнате и вышел в непонятном настроении.

Некоторое время спустя он вернулся.

– Пойдемте ко мне, – позвал он, – Брокдорф скажет вам о деле Элендсгейма, и вы убедитесь, что оный чиновник стоит ареста.

– Что ж, коли вам сие угодно, я выслушаю его доводы, – согласилась Екатерина Алексеевна.

В комнате Великого князя перед Екатериной предстал знакомый ей высокий, тощий человек с длинной шеей и плосковатой головой.

– Говорите с Великой княгиней, – приказал ему Петр Федорович.

Брокдорф растерянно захлопал рыжими ресницами маленьких, глубоко посаженных глаз и, смущенно поклонившись, сказал:

– Раз Ваше Императорское Высочество мне приказывает, я буду говорить с Великой княгиней. – Тут он опустил уголки рта, и, сделав глубокомысленную паузу, заявил: – Сие дело требует, дабы его вели с большой тайной и осторожностью… Все герцогство полнится слухом о лихоимстве и вымогательстве Элендсгейма. Правда, нет обвинителей, понеже его боятся, но когда его арестуют, можно будет иметь их колико угодно.

– Хорошо. Расскажите же подробнее об его лихоимстве и вымогательстве.

Фаворит Петра молчал, не зная, что сказать. Он казался вконец растерявшимся.

– Крал ли он деньги из казны? – настоятельно вопрошала Екатерина, теряя терпение.

Тощий Брокдорф, склонив длинную шею, ответил, отнюдь не смущаясь:

– Нет, он работает во главе департамента юстиции, и в его руках нет денег Великого князя. Но, сказывают, берет деньги от ответчиков и истцов.

– Есть тому доказательства?

– К сожалению, нет.

После каждой своей фразы Брокдорф опускал углы рта к подбородку, придавая лицу жалобный и недовольный вид.

«Мерзкий тип», – злилась Великая княгиня, но вид сохраняла беспристрастный.

Брокдорф пытался показать себя человеком, глубоко знающим положение дел. Он использовал все свое красноречие, дабы доказать виновность чиновника, но цели своей так и не достиг. Екатерина держалась мнения, что он пытается сподвигнуть Великого князя на неправедное решение, тем паче, что не имелось в наличии официальной жалобы и обвинения. Несмотря на ясные доводы Екатерины Алексеевны, Брокдорф упрямо стоял на своем. Он убеждал Петра Федоровича, что женщины своим ограниченным умом не в силах ничего понять, у них одно умение – все портить, одно желание – властвовать. Вестимо, Петру приятнее было прислушаться к своему новому фавориту. Великая княгиня, узнав, что он все-таки подписал указ на арест злосчастного чиновника, решила оного дела не оставлять. Она велела передать министру по делам Голштинии, Пехлину и его секретарю Цейцу, что ничтожество, подобное Брокдорфу, следует удалить от Великого князя, и что она предпримет для оного все усилия. Помимо сего, она решила рассказать обо всем графу Александру Шувалову. Тем паче, что вскоре вскрылось еще одно постыдное дело, коим сей Брокдорф заправлял. Он научил Великого князя за деньги продавать голштинские ордена и титулы. Все сии вопиющие поступки, свершаемые под руководством нового фаворита, Екатерина описала управляющему Тайной канцелярии, графу Александру Шувалову. Граф, помаргивая своим глазом и подергивая щекой, слушал ее весьма внимательно – но не из тех он был людей, которые действуют, не посоветовавшись со своим братьями. Великой княгине пришлось весьма долго ждать, прежде чем ей сообщили, что, возможно, императрица захочет с ней говорить.

Екатерина как-то раз поинтересовалась у Великого князя о деле чиновника, но Петра мало волновало, что в тюрьме томился невинный человек. Не волновали его даже голштинские дела. Однажды утром он вбежал в ее комнату, а следом за ним влетел его секретарь Цейц с бумагами в руке. В поисках сочувствия Великий князь пожаловался Екатерине:

– Намедни я много выпил, и нынче голова болит нестерпимо, а Цейц даже в вашей комнате преследует меня со списком дел, которые он хочет нынче закончить.

Цейц, поклонившись Великой княгине, возразил:

– Ваше Высочество, Екатерина Алексеевна, все, что я держу тут, требует простого «да» или «нет», и дел-то всего на четверть часа.

Екатерина, заметив несчастное выражение глаз секретаря, сказала:

– Ну, что ж, читайте. Посмотрим, быть может, справитесь скорее, нежели полагаете.

Цейц принялся читать, и, по мере того как он читал, Великая княгиня говорила: «да» или «нет». Довольный быстро проделанной работой, Цейц сказал Великому князю:

– Вот, Ваше Высочество, ежели бы вы согласились два раза в неделю так делать, то ваши дела не стояли бы. Они пустяковые, но надобно давать им ход. Сами изволите видеть: Ея Высочество покончила с сим за несколько минут.

С того дня Его Императорское Высочество посылал Цейца к своей жене каждый раз, как тому нужно было решить какие-то вопросы. Великая княгиня, видя, что муж ее никак не хочет заниматься делами родного герцогства, предложила ему выдать ей подписанный указ о том, что она решать может и чего не может без его указаний – что он и сделал. Токмо министр Пехлин, Цейц, Великий князь и она сама знали об оном распоряжении. Великий князь подписывал то, что постановляла Великая княгиня Екатерина Алексеевна. Дело Элендсгейма, однако, оставалось в руках Брокдорфа. Он не спешил с его окончанием, ибо, понятное дело, весь смысл затеи с арестом был в том, что он хотел показать свое влияние на Великого князя.

Совершенно неожиданно умер Пехлин, министр Великого князя по голштинским делам. Великий канцлер граф Бестужев, зная о его болезни и предвидя его смерть, посоветовал Екатерине Алексеевне просить у Великого князя выписать на его место некоего Штамбке. Великий князь дал ему подписанный приказ работать вместе Великой княгиней. Благодаря оному распоряжению княгиня Екатерина могла свободно сноситься с канцлером, который Штамбке доверял.

Тем временем военное наступление русской армии продолжалось. Прусский фельдмаршал Левальд был разбит, и открылась возможность идти на расположенную недалеко столицу Восточной Пруссии – Кенигсберг. Однако фельдмаршал Апраксин, напротив, отдал приказ возвращаться в Прибалтику, объясняя свои действия недостатком продовольствия, большими потерями и болезнями в войсках. Сей маневр породил в армии и в Петербурге слухи о его измене.

– Не знаю, что и думать по поводу его отступлений, – говорил Екатерине Бестужев, напряженно всматриваясь в переплетенные пальцы рук. Он то их сжимал, то разжимал и долго рассматривал свои ногти. – Я вижу, он более заботится о своих удобствах. На что ему нужны были несколько приватных обозов с кухней, постелью, посудой, прислугой? Таков разве должон быть генерал армии?

– Может быть, не поздно еще что-то предпринять?

Екатерина сидела в глубоком кресле кабинета канцлера и наблюдала за обеспокоенным Бестужевым.

– А что тут сделаешь? Императрица в гневе! – вспыхнул канцлер. Вскочив с кресла, он зашагал по кабинету, размахивая руками. – Мне трудно понять ход мыслей Степана Федоровича! Мне кажется, он обезумел! Намедни беседовал с его дочерью, княгиней Куракиной. Елена Степановна сказала, что, возможно, он опирался на ее письма, где она говорила ему о постоянных тяжелых конвульсиях императрицы. Мол, Степан Федорович решил, что императрица при смерти, и буде она отойдет в мир иной, то его военные успехи заработают против него – на его голову падет ненависть Петра.

– Алексей Петрович, вы через Штамбке просили меня написать ему дружеское письмо и усовестить его предпринять достойное наступление. Мы, конечно, с ним в весьма хороших отношениях, но в свете последних событий я не могу предсказать, как он себя поведет. Не думаю, что мое послание хоть как-то сможет на него повлиять.

Екатерина подала письмо в руки Бестужева. Канцлер вяло принял его и сел за стол.

– И я не знаю, Ваше Высочество, как и кто на него может подействовать. Я послал ему не одно письмо. Но все напрасно! Может, ваше все-таки подтолкнет его к правильным решениям. Хотя теперь, пожалуй, уже поздно. Императрица рвет и мечет, она совершенно не слушает увещевания Петра Шувалова, который по просьбе своей любимицы Куракиной делает все возможное, дабы как-то обелить фельдмаршала. Иван и Александр Шуваловы, Бутурлин и Воронцов требуют всенепременного и скорого расследования.

Видя побледневшее лицо Великой княгини, канцлер сказал виновато:

– Простите, Ваше Высочество, что я вас побеспокоил в вашем положении. Вам надобно себя особенно беречь теперь.