Век Екатерины Великой - София Волгина

Словом, тот день Екатерина Алексеевна показала качества, коих прежде за нею не знали, и обезоружила тем своих врагов – что и было ее главной целью при устройстве сего праздника.

19-го августа, в день молебна по поводу сражения при Цорндорфе, Великая княгиня вновь дала большой обед Великому князю и его приближенным в своем саду в Ораниенбауме. Великий князь и вся его компания казались столь же веселыми, сколь и довольными, что уменьшило на время огорчение, испытываемое Великим князем от войны, развязавшейся между Россией и Пруссией. Всеобщая радость от успехов русского оружия заставляла его скрывать то, что жило в глубине его души: ему было больно оттого, что прусское войско, кое он почитал непобедимым, терпело поражение. Окромя того, Екатерина Алексеевна велела подать в тот же день жареного быка ораниенбаумским рабочим, достраивающим дворец для Великого князя. Но в день молебна Петр Федорович остался весьма доволен: он был любитель хорошо поесть в большой компании.

Несколько дней спустя после памятного обеда Малый двор вернулся в город, где занял Летний дворец. Здесь граф Александр Шувалов пришел однажды вечером сказать Екатерине Алексеевне, что императрица находится в комнате у его жены, и что она велела Екатерине прийти туда. Великая княгиня отправилась тотчас же в покои графа и графини Шуваловых, которые располагались подле ее комнат. Императрица находилась там совсем одна. Екатерина поцеловала ей руку, а государыня поцеловала невестку в ответ. По своему обыкновению, спросила:

– Как здоровье? Как ты себя чувствуешь в своем положении?

– Очень хорошо, Ваше Величество. Очень хорошо, благодарствую, – ответствовала Великая княгиня как можно жизнерадостнее. На душе же у нее кошки скребли, понеже она боялась: проницательная государыня спросит, на самом ли деле ее дитя под сердцем зачато от Великого князя. Елизавета Петровна могла задать такой вопрос без обиняков, но, тяжело сев в кресло, она пригласила ее устроиться напротив. Наконец удостоив ее своим милостивым взглядом, императрица повела разговор:

– Узнав, что ты желаешь со мной говорить, я пришла нынче проведать, чего же моя невестка желает от меня.

Екатерина сразу поняла, что речь идет о просьбе, кою она передавала через Александра Шувалова более полугода назад, о Брокдорфе.

– Да, Ваше Величество, прошлой еще зимой, видя непотребное поведение Брокдорфа, любимца Великого князя, я сочла необходимым поговорить об оном с графом Александром Шуваловым, дабы он мог предупредить вас, Ваше Императорское Величество. Граф спросил меня, может ли он на меня сослаться, и я ему сказала, что буде Ее Императорское Величество сего пожелает, то я повторю ей самой все, что я сказала, и все, что знаю.

– И что же ты знаешь? – устало спросила императрица с некоторым сарказмом.

– Сия история связана с высокопоставленным голштинцем, теперь безвинно заключенным, Элендсгеймом. Его посадили в тюрьму токмо по подозрению, без всяких доказательств его вины…

Рассказывая детали оного дела, Великая княгиня отметила про себя, что императрица едва слушала, теребя кружевные рукава своего платья. Государыня подробно расспросила об образе жизни Великого князя, о его приближенных, о Степане Апраксине. Екатерина правдиво рассказала все, что ей было ведомо. Разговор зашел о голштинских делах. Из некоторых подробностей Екатерина показала императрице, что знает их достаточно хорошо.

Слушающая раньше вполуха, Елизавета Петровна тут насторожилась, заметив:

– Вы, кажется, хорошо осведомлены об оной стране.

На что Екатерина простодушно ответила:

– Сие не было трудно, Ваше Величество, понеже Великий князь приказал мне ознакомиться с ее делами.

Изменившееся лицо императрицы показало, что признание сие произвело на нее неприятное впечатление. Сама беседа с государыней продолжилась на редкость сухо и холодно и состояла из вопросов и ответов, словно императрица вершила допрос. Прощание было такожде ледяным – настолько, что Екатерина Алексеевна почувствовала дрожь в коленях. Вернувшись к себе и хорошенько поразмыслив, она приписала холодность антипатии, кою Шуваловы, зная приверженность Екатерины к Бестужеву, внушили императрице Елизавете против нее. Очень скоро Екатерина убедилась, что сие оказалось началом больших неприятностей. Одно радовало: ни императрица, ни наследник не были озабочены вопросом, чьего же ребенка она носит. Пуще того, когда в начале зимы пятьдесят седьмого родилась дочь, Великий князь высказал радость. Ему понравилось, что девочку назвали Анной, и она стала полной тезкой его матери – Анной Петровной. Кроме того, наравне с женой он получил шестьдесят тысяч Рублев из казны – в качестве подарка за рождение Великой княжны. На сей счет Екатерина могла выдохнуть с облегчением. Однако, как и в прошлый раз, сразу же после родов ее оставили в родильной комнате, и ни императрица, ни муж к ней не подходили. Екатерина вновь оказалась в одиночестве. Правда, на сей раз у ее постели находились близкие ей придворные дамы – Мария Александровна Измайлова, Анна Никитична Нарышкина, Наталья Александровна Сенявина и единственный мужчина – граф Станислав-Август Понятовский. На сей раз Великая княгиня не удивилась, когда новорожденную Великую княжну немедленно забрала в свои покои императрица – так же, как и четыре года назад Великого княжича. В городе начались балы и фейерверки. Страна пышно праздновала рождение дочери в Великокняжеской семье.

Холодность Ея Величества по отношению к невестке возникла, понеже Петр и Александр Шуваловы поведали ей о дружеских отношениях между канцлером Бестужевым и Великой княгиней. Подозрительная императрица полагала, что за ее спиной ведутся неизвестно какие разговоры, а стало быть, объединяются с неведомой целью – возможно, и супротив нее самой. Посему императрица решила хотя бы внешне выказать свое неудовольствие ей и после беседы о Брокдорфе перестала принимать ее, что, естественно, повлекло охлаждение к ней и значительной части Большого двора.

Черная полоса началась для Великой княгини еще в октябре, когда она получила от графа Бестужева извещение о том, что польский король прислал графу Понятовскому отзывную грамоту. Канцлер разузнал, что дело с отзывом Понятовского затеяли братья Шуваловы через саксонского резидента Прассе, всегда обо всем знавшего раньше всех. Как позже выяснилось, он был тайным любовником жены вице-канцлера Михаила Воронцова. Граф Станислав упирался, не желая и слышать ничего об отъезде – во всяком случае, до родов Великой княгини. По просьбе Великой княгини канцлер Бестужев велел подать себе отзывные грамоты, и, найдя некоторые ошибки и несоблюдение формальностей, вернул их в Саксонию. Стало быть, благодаря ему Понятовский официально получил возможность продлить свое проживание в Санкт-Петербурге. Екатерина и Станислав, менее всего ожидавшие подобного поворота судьбы, новости об отсрочке отъезда весьма обрадовались.

Сидя за обеденным столом с Шуваловыми, государыня Елизавета Петровна находилась в самом хорошем расположении духа. Благодаря доброму настроению государыни, с губ ее любимца, Ивана Ивановича, не сходила радостная улыбка. Государыня много говорила о последней битве русских войск с пруссаками. Иван лишь поддакивал и согласно кивал головой. Было, в самом деле, чему императрице быть довольной.

– Не нарадуюсь я на нашего героя Петра Александровича Румянцева, – говорила восторженно императрица. – Ну герой, настоящий герой! Кто бы мог подумать? Никто. Одна я с самого начала видела в нем настоящего полководца.

– Да, трудно было вообразить, что прежний шалун и бездельник станет прорываться через лес, дабы нанести пруссакам решающий удар.

– Непостижимо! – закатила глаза Елизавета Петровна. – Помнишь, Петр Иванович, – обратилась она к своему камергеру, – как он так отличился мотовством и забиячеством во время учебы в Берлине, что его пришлось оттуда отозвать?

– А потом его выгнали как бездельника из Кадетского шляхетского корпуса после нескольких месяцев учебы, – с улыбкой дополнил сенатор. Он одобрительно мотнул головой. – Но вы и в самом деле далеко смотрели, Ваше Величество: сделали его командиром полка в девятнадцать лет, потом полковником прямо из подпоручиков.

Петр Иванович не сводил восхищенных глаз с императрицы.

– Все тогда удивлялись, почему же ему все сходило с рук, несмотря на его всяческие проделки, – вступил в разговор молчаливый Великий инквизитор Шувалов.

– А пусть себе удивляются! – беззаботно махнула рукой императрица. – Люблю я его и все! Двухметровый рост, красавец, повеса! Настоящий мужчина! Герой! Горжусь им… И вы гордитесь. И вся Россия должна им гордиться!

Ей так и хотелось сказать: «Вот она, кровь Великого Петра!», но нет, неможно говорить вслух подобные вещи.