В гостях у турок - Николай Лейкин

— А я-то радовалась, а я-то торжествовала, что мы въ такой городъ пріѣхали, гдѣ ни водки, ни вина ни за какія деньги достать нельзя!

LXII

Глафира Семеновна такъ ничего и не ѣла въ турецкомъ ресторанѣ. Кабакджи очень сожалѣлъ объ этомъ, ахалъ, разводилъ руками, предлагалъ ей черезъ переводчика скушать хоть цвѣтной капусты, но она отказалась. Николай Ивановичъ съѣлъ жаренаго мяса съ поданнымъ на салатъ громаднымъ соленымъ томатомъ, опять сильно наперченнымъ; гусиной печенки онъ не могъ ѣсть. Это было что-то чрезмѣрно жирное, плавающее въ гусиномъ салѣ и въ тоже время сладкое, перемѣшанное чуть-ли не съ пюре изъ чернослива или винныхъ ягодъ. Печенка была скормлена собакамъ, и супруги отправились. Николаю Ивановичу очень хотѣлось остаться и пображничать въ турецкомъ ресторанѣ, выпить еще рюмку мастики и выкурить наргиле, но супруга не дозволила.

— Довольно, довольно, сказала она. — Поѣдемъ домой. Меня и корсетъ жметъ и вся я, какъ вареная, до того устала. Вѣдь мы въ вагонѣ такъ плохо спали. Что? Трубку водяную хочешь испробовать? Успѣешь. Мы не на одинъ день въ Константинополь пріѣхали. По турецкимъ кабакамъ-то еще придется шляться.

— Скушай ты хоть сладкаго пирога съ вареньемъ? Тутъ есть сладкій пирогъ, предлагалъ мужъ.

— Ничего я не буду здѣсь ѣсть. Афанасій Иванычъ купитъ мнѣ фунтъ швейцарскаго сыру и булокъ по дорогѣ и я въ гостинницѣ закушу.

Пришлось отправиться домой.

Опять потянулась длинная Диванъ-Іоли. Ѣхать по улицамъ было уже свободнѣе. Народъ разошелся по своимъ домашнимъ щелямъ и не наводнялъ больше ни улицы, ни мостъ. Даже собаки перестали бродить посреди улицы и лежали на тротуарахъ, прижавшись къ цоколямъ домовъ. Переѣхали мостъ, миновали Галату и стали подниматься по Большой улицѣ Перы. Здѣсь также наполовину улеглось движеніе. Только носильщики и вьючные ослы и лошади тащили куда-то тюки и ящики. Даже въ окнахъ кофеенъ порѣдѣли сидѣвшія тамъ турецкія фески и европейскія шляпы котелкомъ. Начались, очевидно, часы обыденнаго затишья. Даже приказчики изъ французскихъ магазиновъ высыпали на пороги своихъ лавокъ и, покуривая папиросы, позировали, выставляя то одну, то другую ногу въ пестрыхъ брюкахъ впередъ и держа правую руку за жилетомъ около цвѣтнаго галстуха шарфомъ. Изрѣдка только въ какой-нибудь парфюмерной лавкѣ подъѣзжала двухмѣстная карета, изъ нея выходила аристократка-турчанка съ закутаннымъ лицомъ и въ шляпкѣ съ цѣлой пирамидой цвѣтовъ и перьевъ и въ сопровожденіи соскочившаго съ козелъ ливрейнаго евнуха исчезала въ дверяхъ склада благовонныхъ товаровъ. Зато надъ магазинами, въ верхнихъ окнахъ домовъ появились головы и бюсты гречанокъ, армянокъ и евреекъ съ необыкновенно развитой черной шевелюрой. Эти барыни, очевидно, уже пообѣдали, лежали на подушкахъ на подоконникахъ и смотрѣли на улицу.

Экипажъ подкатилъ съ гостинницѣ. Изъ подъѣзда выскочилъ рослый гайдукъ въ черногорскомъ костюмѣ и сталъ помогать супругамъ выходить изъ коляски. Въ вестибюлѣ опять лакеи во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, распорядители во фракахъ и съ воротничками, упирающимися въ подбородокъ и не позволяющими вертѣться головѣ, турченки асансера въ фескахъ и синихъ курткахъ. Къ супругамъ подошелъ длинный, какъ сельдь, англичанинъ въ рейтфракѣ и бѣлыхъ суконныхъ панталонахъ, рекомендовался директоромъ компаніи, которая содержитъ гостинницу и на плохомъ французскомъ языкѣ заговорилъ съ ними.

— Вуаля, монсье… Се ма фамъ… Она понимаетъ… а муа — плохо… — указалъ ему Николай Ивановичъ на жену.

Англичанинъ, держась какъ палка, обратился къ Глафирѣ Семеновнѣ и говорилъ ей что-то довольно долго, но наконецъ поклонился и ретировался.

— Объ чемъ онъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что если мы проживемъ у нихъ въ гостинницѣ болѣе десяти дней и будемъ аккуратно посѣщать табельдотъ, то онъ скинетъ намъ съ общаго счета пятнадцать процентовъ. «Очень, говоритъ, жаль, что вы не взяли у насъ сегодня второго завтрака».

— А изъ-за завтрака ихняго прозѣвали-бы султана? Вѣчная, старая заграничная исторія. Хотятъ на арканѣ въ свою столовую тянуть.

Только что хотѣли они влѣзать въ подъемную машину, какъ подошелъ распорядитель съ таблеткой и карандашомъ въ рукахъ.

— Надѣюсь, что вы сегодня посѣтите, монсье и мадамъ, нашу столовую и будете обѣдать у насъ? сказалъ онъ. — Обѣдъ у насъ въ восемь.

— Вуй, вуй!.. отвѣчалъ Николай Ивановичъ, понявъ слово: «дине» и «саль а манже» — и махнулъ рукой распорядителю.

— Вотръ номъ, монсье?

— Ивановъ… Николя Ивановъ и мадамъ Глафиръ Ивановъ…

Распорядитель поклонился и сталъ записывать въ таблетки.

Подъемная машина свистнула и начала подниматься.

Вотъ супруги въ своей комнатѣ. Опереточная горничная около Глафиры Семеновны и спрашиваетъ ее, сейчасъ она будетъ переодѣваться къ обѣду или потомъ.

— Алле, алле… Я сама… Же сюи фатиге… Мерси… машетъ Глафира Семеновна горничной, помогающей ей раздѣться, сбрасываетъ съ себя лифъ, корсетъ и остается въ юбкѣ. — Принесите мнѣ чашку кофе съ молокомъ и булку, приказываетъ она.

Горничная смотритъ на нее недоумѣвающе и исчезаетъ.

Сбрасываетъ съ себя Николай Ивановичъ визитку и жилетъ и валится на диванъ.

— Фу! Усталъ, произноситъ онъ.

Стукъ въ дверь. Стучитъ Нюренбергъ. Глафира Семеновна накидываетъ на себя платокъ и впускаетъ его.

— Когда прикажете, эфендимъ, явиться къ вашего услуга?

— Послушайте, милѣйшій, намъ сегодня хотѣлось бы куда-нибудь въ театръ, говоритъ ему Николай Ивановичъ.

— Вы съ вашего супруга хотите?

— Да, да, да… Не сидѣть-же ей дома. Она-то главная театральщица у меня и есть.

— Нашего театръ все такого, куда дамскаго полъ не ходитъ. Тутъ кафешантанъ.

— Отчего не ходятъ? Съ мужемъ и въ кафешантанъ можно.

— Тутъ у насъ все такого кафешантанъ, что нашаго извощики сидятъ, нашего лодочники, нашего солдаты и матросы.

— Но вѣдь тѣ въ дешевыхъ мѣстахъ сидятъ, а мы возьмемъ первыя мѣста.

— Въ константинопольскаго кафешантаны всѣ мѣста одного сорта.

— Но неужели у васъ нѣтъ настоящаго большаго театра? Оперы, напримѣръ, драмы.

— Теперь нѣтъ. Пріѣзжала маленькаго итальянскаго опера, но теперь уѣхала, пріѣзжала труппа французскаго актеровъ, а теперь она въ Адріанополѣ.

— Да намъ не нужно итальянскаго и французскаго. Вы намъ турецкій театръ покажите. Чтобы на турецкомъ языкѣ играли.

— На турецкаго языка?

Нюренбергъ задумался, но тотчасъ-же ударилъ себѣ рукой по лбу и сказалъ:

— Есть на турецкаго языка. Французскаго оперетка на турецкаго языкъ.

— Вотъ, вотъ… Такой театръ намъ и давайте. Нѣтъ-ли еще драмы турецкой какой нибудь позабористѣе, но чтобы играли турки и турчанки.

— Турецкаго оперетка есть, но играютъ ее и хоть на турецкаго языкѣ, армянскаго, греческаго и еврейскаго мужчины и дамы.

— А отчего-же не турки и турчанки?

— Пхе… Какъ возможно! А шеихъ-ульисламъ? Онъ такого трепку задастъ, что бѣда!..

— Ну, такъ добудьте намъ билеты въ турецкую оперетку съ армянами и греками.

Нюренбергъ поклонился и ушелъ. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара всѣ заняты приготовленіемъ обѣда, а гарсоны накрываютъ въ столовой на столъ.

— Кофе съ молокомъ и хлѣбомъ у насъ въ гостинницѣ можно получить только отъ семи часовъ утра до одиннадцати, сказала она, разумѣется, по-французски.

— Подлецы! Вотъ вамъ и европейскій ресторанъ! сердито проговорила Глафира Семеновна, развернула сыръ и булки, купленные ей Нюренбергомъ но пути въ гостинницу, и жадно принялась закусывать.

LXIII

Въ шесть часовъ въ корридорѣ раздался пронзительный звонокъ. Супруги, лежавшіе въ дезабилье — одинъ на диванѣ, другая на кровати и отдыхавшіе, всполошились.

— Что такое? Ужъ не къ обѣду-ли? вскочила Глафира Семеновна. — А я еще и не одѣта.

— Какъ-же, душечка, къ обѣду. Давеча оберкельнеръ явственно сказалъ, что обѣдъ въ восемь часовъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Звонокъ повторился съ большею силой.

— Такъ спроси. Накинь пиджакъ, выди въ корридоръ и спроси, продолжала Глафира Семеновна. — Очень ужъ трезвонятъ пронзительно. Не пожаръ-ли?

Николай Ивановичъ вышелъ въ корридоръ. Къ нему тотчасъ-же подскочила горничная.

— Кескесе? спрашивалъ онъ ее. — Звонятъ. Пуркуа?

И онъ сдѣлалъ рукой жестъ, показывая, что звонятъ.

Горничная, лукаво улыбаясь, стала объяснять по-французски, что звонятъ это къ чаю, который теперь будутъ давать въ салонѣ и въ кабине де лектюръ. Николай Ивановичъ понялъ только слово «те», то есть чай.

— Какой те? Команъ? недоумѣвалъ онъ, но изъ недоумѣнія его вывелъ Нюренбергъ, который явился съ купленными на спектакль билетами и подошелъ къ нимъ. Онъ объяснилъ, что здѣсь въ гостинницѣ за два часа до обѣда всегда подаютъ, по англійскому обычаю, чай въ гостиныхъ и при этомъ постояльцы-англичане принимаютъ пришедшихъ къ нимъ съ визитами гостей.